– Потому что я не хочу жить с отцом, Тесса. А кроме того, посмотри на дом; он классный, и у меня самая большая комната.

Хардин слегка усмехается, и я радуюсь, что его гнев проходит.

– Я имею в виду, почему ты не живешь за пределами кампуса? – спрашиваю я, но он лишь пожимает плечами.

Может, для этого нужно подрабатывать, а он не хочет. Я молча иду к нему в комнату и жду, пока он откроет. Почему он так упорно желает, чтобы никто туда не заходил?

– Почему ты не разрешаешь никому оставаться в твоей комнате? – спрашиваю я, и он закатывает глаза.

Он ставит мою сумку на пол.

– Почему ты всегда задаешь столько вопросов? – стонет он, усаживаясь на стул.

– Не знаю. А почему ты не хочешь ответить на них? – спрашиваю я, и он не отвечает. – Можно я повешу одежду? В сумке она помнется.

Он секунду думает, потом кивает и вынимает из шкафа вешалку. Я беру юбку и блузку и вешаю, не обращая внимания на кислое выражение, с которым он разглядывает мой наряд.

– Завтра мне надо встать раньше, чем обычно. Я должна быть на автовокзале в восемь сорок пять; остановка – через три улицы отсюда и в двух кварталах от редакции.

– Что? Ты идешь туда завтра? Почему ты мне не сказала?

– Я говорила. Просто ты был слишком занят, дулся на меня и не обратил внимания, – парирую я.

– Я тебя отвезу; тебе не надо будет идти туда и час трястись в автобусе.

Сначала я хочу отказаться, чтобы позлить Хардина, но потом решаю согласиться. Машина Хардина – намного более удобный способ попасть куда надо, чем переполненный автобус.

– Я собираюсь купить машину в ближайшее время; теперь без нее не обойтись. Если я получу там стажировку, мне придется ездить туда три раза в неделю.

– Я бы мог тебя подвозить, – говорит он, и голос его понижается почти до шепота.

– Я хочу завести собственную машину. Меньше всего мне нужно, чтобы ты, рассердившись, не стал бы меня подвозить.

– Этого никогда не будет, – говорит он серьезно.

– Это возможно. Тогда я попаду в тупик, пытаясь разыскать нужный автобус. Нет уж, спасибо, – отвечаю я полушутя-полусерьезно.

Я искренне считаю, что могла бы положиться на него, но не хочу рисковать. Просто он слишком капризный.

Хардин включает телевизор и встает, чтобы переодеться. Я слежу за ним. Как бы я ни была раздражена, я не могу пропустить возможность посмотреть, как он переодевается. Он стягивает через голову футболку, и я смотрю, как перекатываются мышцы под его кожей, когда он расстегивает и снимает джинсы. Я думаю, что он собирается остаться в трусах, но Хардин вынимает из шкафа хлопчатобумажные штаны и надевает. Он остается без рубашки, к моей радости.

– Вот, – бормочет он и протягивает мне футболку, которую только что снял.

Я не могу сдержать улыбки и беру ее. Наверно, это то, что нас роднит; ему нравится, что я сплю в его футболках, так же как мне нравится запах его одежды. Хардин переключает внимание на телевизор, и я следую его примеру: надеваю его футболку и легкие штаны. Штаны напоминают синтетические легинсы, только удобнее. После того, как я складываю лифчик и одежду, Хардин снова смотрит на меня. Он откашливается и без стеснения меня оглядывает.

– Это… хм… действительно сексуально.

Я краснею.

– Спасибо.

– Намного лучше, чем в твоих бесформенных штанах, – дразнит он меня, и я смеюсь, усаживаясь на пол.

Как ни странно, в его комнате мне очень уютно. Не уверена, это из-за книг или из-за Хардина.

– Ты это серьезно сказала в машине, что едва меня знаешь? – тихо спрашивает он.

Вопрос застает меня врасплох.

– Вроде того. Ты не такой простой, чтобы быстро тебя узнать.

– А мне кажется, что я тебя знаю, – говорит он, когда наши взгляды встречаются.

– Да, потому что я позволяю себя узнать. Я рассказываю тебе о себе.

– Я тоже рассказываю о себе. Может быть, кажется, что это не так, но ты знаешь меня лучше, чем кто-либо другой.

Он смотрит вниз, затем снова мне в глаза. Он смотрит печально и открыто, так не похоже на его обычную агрессивность. Я не знаю, что ответить на его признание; я чувствую, что мы знаем друг друга на каком-то глубоком, личном уровне, гораздо более глубоком, чем просто отрывочные фрагменты информации, но этого недостаточно. Мне нужно знать больше.

– Ты тоже знаешь меня лучше, чем кто-либо, – говорю я.

Он знает меня, реальную Тессу. Не Тессу, которой я притворяюсь перед мамой и даже перед Ноем. Я рассказывала Хардину, как ушел мой отец, что мне не нравится в маме, про мои страхи – то, чего я никому не рассказывала. Хардин, видимо, доволен полученной информацией; улыбаясь, он соскакивает со стула и придвигается ко мне. Он берет мои руки в свои и тянет к себе.

– Что бы ты хотела знать, Тесса? – спрашивает он.

Я таю. Наконец-то он готов рассказать о себе. Я теперь гораздо ближе к тому, чтобы выяснить, почему этот тяжелый, злой человек иногда может быть таким прекрасным.