Негр-раб виделся ему: убегающий в страхе, прихрамывающий на ногу, в которой был упрятан алмаз. Так же люди теперь станут говорить про него, Андрюшу. Будут считать, что он украл. Об этом узнает мать, дядя Миша. Так расскажут Агане, когда та вернётся. Позор ляжет на него — куда больший, чем на того негра. Ведь негр был рабом и украл у хозяина, который грабил его же, негра, и всех других рабов. А он, Андрюша, получается, украл у своих — у своей семьи, у всего советского общества! И хотя он не крал, и не думал об этом, а так, на миг пожелал камешек для одного себя, для двоих, точнее, для себя и Агани — а камни возьми да исчезни! Но даже, если бы у него и вовсе не водилось потаенных мыслей, все равно вина неискупима. Ведь это он отвечал за сохранность, ему доверили под личную роспись пистолет!

Наган был на месте, в сейфе. Отливал чернотой металла. Документация по алмазам лежала рядом. А на верхней полке — обшитые меховые охотничьи рукавицы с полыми выемками для указательных пальцев. Сын племени охотников, Андрюша улыбнулся им, как старым верным друзьям: приближалась зима, и рукавицы просились в дело. Мысленно он перенёсся в заснеженную тайгу, втянул носом морозный воздух. Грудь его развернулась и к плечу словно прирос ружейный приклад.

Увиделась охота на медведя. Как она мудрёно обставлялась! Разведавший берлогу охотник, зазывая на помощь других, не говорил прямо, а как бы невзначай, о чем-то неважном, намеком давал понять, дескать, был у соседа, проведал его жильё. Люди собирались тем же днём, ночевали неподалеку от берлоги, наутро мастерили преграду из жердей, которую нужно было обязательно связывать только руками, ни в коем случае ни помогая зубами. Приближались к берлоге, зевая, делая вид, что всем хочется спать, а то в самом деле пристраивались ненадолго вздремнуть.

Всё виделось так, как он помнил. Только у перегороженной крестовиной из жердей берлоги оказались он и Аганя. Маленькие, в сросшемся сердцами алмазе. Они изображали сонливость, потягивались, и никак не могли решить, кому из них орудовать длиной жердью, накручивая на конец шерсть и, вытягивая, вызывая пробудившегося, цепляющегося зубами за жердь соседушку, а кому стрелять…

Андрюша взял наган. Подержал на весу. Пальцы удобно обнимали рукоять. А палец указательный так ловко ложился на курок. Андрюша переломил наган, крутанул барабан, заполненный желтоватыми пятачками патронов. Снова со щелчком поставил дуло на место. В этом тоже была своя красивая, будоражащая кровь музыка. Он вообще бы не расставался с пистолетом, если бы позволяла инструкция. Прищурив глаз, попробовал прицел. Положил пистолет во внутренний карман.

«Аганя», — выложил теперь он лишь одно слово из всех алмазов. Цветистый, вьющийся получился бисер! Подумал, и переложил на иной лад: «Огонёк».

Вышел со своей неразлучной подругой-гармошкой на крыльцо, запер за собой дверь, сел на ступеньку.

С неба звездочку достану
И на па-амять подарю…

Хозяйка в эвенкийском наряде промелькнула вдали, за деревьями. Посмотрела глазами Агани. Жгуче хотелось любить всех и быть всеми любимым.

«Это не мы тебя убили, а нужда наша, — говорили по обряду охотники рядом с поражённым на смерть „соседом“. — Это вороны тебя едят, а не мы.»

Он скинул лямку с правого плеча, рукоять нагана твёрдо упёрлась в оклад басов.

Сросток «двойник» в его голове сверкнул разорвавшейся кометой, счастливо высветив тьму. Ясно вспомнилось, как заскочил Ясное море и он, в этом внутреннем движении укрыть, притаить, понежить камень с сердечками, сунул баночку с алмазами в сейф за пухлые меховые рукавицы.

Промахиваться Андрюшу не учили, и подруга-гармонь на его коленях издала долгий прощальный звук.

Цветущая сирень

Весной Аганя посадила на могиле Андрюши сирень.

Привезла она её из Иркутска, самолётом. Люди с ней летели все новые, незнакомые. Сидели в два ряда друг напротив друга, посматривали, не понимая, зачем это на Север нужно тащиться с кустищем?! А молодые бородатые геологи видели повод поближе познакомиться, посмеивались, дескать, для вашего горняцкого дела прихватила бы лучше побольше тола с бикфордовым шнуром. Аганя опускала глаза под их игривыми взглядами и одергивала полы демисезонного пальто.

Со стороны, под пальто, было пока не заметно, но рука её хорошо чувствовала округлившийся тыковкой живот. На первых порах, когда вернулась с юга, она не раз хотела избавиться от беременности. Так и мать советовала: ну, что это такое?! Один ребёнок, и тот растёт не только без отца, а, считай, и без матери.

Лёнька звал бабушку мамой. Ей, Агане, тоже говорил «мама», но с большим сомнением, в задумчивости. Хорошо, однорукий сосед подсказал выход: бабушка осталась мамой, Аганя же стала — «мамочка».

Как учили добрые люди, Аганя поднимала, таскала тяжёлое, чтоб плод кровью вышел: сундук кованный двигала из угла в угол, шкаф двустворчатый от стенки к стенке переставляла, мешки грузила: но он Васин же, плод-то! Хоть бы чуть там засаднило, заныло внутри.