Глубоко задумавшись, Томас шел по тротуару, едва не натыкаясь на прохожих. Стук колес и копыт, крики кучеров, зеленщиков, мусорщиков сливались в единое море звуков, но он не обращал на них никакого внимания. Скоро продавцы утренних газет возвестят всему Лондону новость об аресте Харримора. Питт думал о том, какой фурор это произведет в городе. Не стоит ли ему самому пойти к Ламберту и заранее оповестить его? Но как об этом сказать? Просто сообщить? Но это прозвучит как похвальба и упрек Ламберту за его трагическую ошибку. А выразить при этом соболезнование или сочувствие будет непростительной снисходительностью. И Ламберт решит, что он, Томас, пришел насладиться своей правотой… Нет. Пусть узнает о присшедшем из газет и будет переживать свое поражение в одиночку. В данном случае одиночество – лучшее лекарство.

Патерсон, бедняга, будет избавлен от позора. Ему уже не придется терпеть общественное осуждение, хотя чего оно стоит по сравнению с ощущением собственной вины?

А что почувствуют все судейские? Например, Телониус Квейд, который все время, пока шел процесс, сомневался в его справедливости, так сомневался, что даже размышлял о возможности объявить судопроизводство в данном случае не соответствующим нормам строгой законности; но в конечном счете его вера в английскую юридическую систему возобладала. В какой мере он почувствует свою ответственность за несправедливый приговор?

А члены Апелляционного суда? Что заставило, например, судью Бутройда искать утешения в одиночестве и алкоголе? Подозрение, что они слишком спешили, что их эмоции мешали трезвому решению? Или так получилось бы в любом случае? Может быть, Бутройд что-то узнал, распознал какую-то фальшь, что-то сомнительное в самом ведении следствия, но не имел мужества заявить об этом? Да, надо быть смелым человеком, чтобы – при тех настроениях, в тех обстоятельствах – заявить перед лицом суда и общества, что они вынесли приговор невиновному и что дело отнюдь не закончено. Но нельзя просто закрыть досье и положить его на полку, объявив, что все это, конечно, трагично, однако приговор справедлив и теперь можно обо всем позабыть; что суд с честью вышел из трудного положения. Тщетной была попытка все позабыть, и никому тот процесс не принес чести.

Первой, с кем встретился Питт, была Джунипер Стаффорд. Она все еще носила траур, но на этот раз платье ее было простым и неинтересным. Оно по-прежнему было сшито из дорогой ткани и имело хороший покрой, но его можно было назвать не более чем модным; оно не носило никакого отпечатка индивидуальности и уже не шелестело заманчиво и таинственно при малейшем движении, а запах духов был только запахом свежести и опрятности. Она выглядела удрученной горем вдовой, и, глядя на ее лицо, Томас ясно понял, как тяжело она переживает утрату, пожалуй, даже поражение. Однако она облачилась в траур не по Сэмюэлу Стаффорду и, возможно, даже не по любви к Адольфусу Прайсу. Питт чувствовал, что дело в ней самой, что умерли ее мечты, ее вера в счастье, что самопознание принесло горькие плоды.

– Доброе утро, инспектор Питт, – сказала она равнодушно. – У вас появились новости? Горничная рассказала мне о сообщении в утренней газете, что вы как будто арестовали другого человека за убийство Кингсли Блейна? Полагаю, что он убил также и Сэмюэла, но газета по какой-то причине не упомянула об этом. Это странное упущение.

Джунипер стояла посреди утренней комнаты. Огонь в камине бросал отблеск на ее щеки, но не мог зажечь пламенем ее глаза или сообщить живость движениям.

– Это упущение было необходимо, миссис Стаффорд, – ответил Томас.

Миссис Стаффорд даже не поинтересовалась, как Харримор, которого она считала повинным в смерти Стаффорда, все это сделал. Наверное, она подумала, что ее муж угрожал Харримору обнародованием его тайны, но, в общем, теперь это как будто ее не слишком волновало.

– Проспер Харримор не убивал мистера Стаффорда, – сказал Питт.

Она слегка нахмурилась.

– Не понимаю… Странно. Если не он, то кто же? И зачем? – Внезапно в ее взгляде промелькнула искра юмора. – Вы же пришли не потому, что думаете на меня или мистера Прайса? Вы очень эффективно доказали, что мы оба невиновны, заставив нас обвинять друг друга в убийстве моего мужа. – Она слегка отвернулась. – Не хочу сказать, что вы добились своей цели в полной мере, – это означало бы чрезмерно превознести ваши достоинства. Но, окажись мы сильнее, будь наша любовь действительно настоящей, как мы думали, вам никогда не удалось бы преуспеть. – Она пригладила рукой юбку и сняла с нее едва заметную пушинку. – Зачем вы пришли ко мне?

Питту стало жалко миссис Стаффорд. Утрата иллюзий – одна из самых страшных горестей в жизни человеческой.