– Ну, я больше ничего не могу прибавить к вашим наблюдениям. Я видел, как Сэмюэл постепенно погружается в состояние, которое я тогда принял за сон. Но в этом нет ничего необычного. Он, разумеется, не первый, кого в театре клонит в сон. – Усмешка снова скользнула по его лицу. – И только когда я заметил, что миссис Стаффорд взволнована, до меня дошло, что он заболел. И тогда, разумеется, я встал и прошел в их ложу, узнать, не могу ли чем-нибудь помочь. Все остальное вам известно.

– Не вполне. Был еще антракт. Вы выходили из своей ложи?

– Да. Я вышел, чтобы немного подкрепиться и размяться. Тело иногда немеет от неподвижности.

– А вы видели, как Стаффорд вышел из своей ложи?

– Нет, извините, не заметил.

– Вы пошли в курительную?

– Да, но очень ненадолго. Я вошел и немедленно вышел. По правде говоря, там была пара человек, с которыми я предпочел бы не встречаться. Они всегда беседуют на разные судебные темы, а я хотел в тот вечер насладиться отсутствием служебных разговоров.

– И вы не видели Стаффорда до самого возвращения к себе в ложу?

– Нет. Очень жаль, но это так. – Ливси встал, опираясь на ручки кресла. – И опасаюсь, что мне больше нечего сообщить, инспектор. Я не могу подсказать вам ничего полезного для дальнейшего расследования, кроме как поглубже копнуть семейную жизнь бедняги Стаффорда.

– Благодарю, что уделили мне столько времени. – Питт тоже поднялся. – Вы проявили большое терпение.

– Сожалею, что ничем не сумел помочь. – Ливси протянул руку и Питт пожал ее. Это была необычайная любезность со стороны судьи по отношению к полицейскому.

После ленча Томас направился в контору к Адольфусу Прайсу. Ему пришлось прождать почти полчаса, прежде чем тот освободился и смог его принять. Кабинет был все тот же – удобный, со вкусом обставленный и носящий отпечаток индивидуальности хозяина. Прайс был так же элегантен, как и прежде, но лицо его выглядело усталым, а движения – машинальными. Адвокат был слишком разочарован в себе: его мечты оказались пустым миражом, а чувства – бесчестными. И понимание этого уязвляло.

– Да, Питт? Чем могу быть полезен? – вежливо осведомился он. – Пожалуйста, садитесь. – И указал на кресло напротив. – У меня создалось отчетливое ощущение, что я рассказал вам совершенно все, что мне известно, но если у вас есть еще вопросы, то милости прошу. – Он холодно улыбнулся. – И поздравляю вас с раскрытием тайны Фэрриерс-лейн. Прекрасная работа, хотя вы покрыли всех нас позором. Бедный Годмен был невиновен, и этот факт мне будет нелегко пережить.

– Полагаю, другим тоже, – угрюмо ответил Питт. – Но вам лично не в чем себя упрекнуть, вы официально выступали общественным обвинителем. Вы были явным, неприкрытым врагом. Другие же выступали якобы в его защиту или считались беспристрастными.

– Вы слишком жестоко их осуждаете, Питт; все тогда считали его преступником. Доказательства вины были исчерпывающими.

– Но почему же? – с вызовом спросил Томас, глядя ему в глаза.

Прайс заморгал.

– Не понимаю, что вы хотите сказать этим «но почему же»?

– Почему доказательства казались исчерпывающими? И что важнее – доказательства или уверенность в своей правоте? Я начинаю думать, что в данном случае на первом месте оказалась уверенность.

Прайс устало сел.

– Возможно, и так, но мы все тогда были в ужасе. Вы же знаете, что толпа становится жестоким животным, когда затрагивают ее глубинные верования и предрассудки и пробуждают подавляемые страхи. В таких случаях напрасно пытаться урезонить ее, объяснять, что вы способны сделать, а чего никак не можете, и пытаться объяснить, как вам трудно. Толпа хочет только результаты, и ей безразлично, каким образом вы их обеспечите; они не хотят знать ни подробностей, ни цены, которую придется заплатить за эти результаты. Но вы же полицейский, вы сами должны все это знать. Думаю, что и вас не оставят без осуждения и порицания из-за дела бедняги Стаффорда.

– Да, – печально согласился Питт, – хотя по этому поводу и не наблюдается широкого общественного возмущения. Это преступление не такое кричащее. В нем нет элемента абсурда и ужаса. Полагаю, что люди относятся к судье как к существу, отличному от них, и поэтому у них не возникает такого неотступного и личного страха. В нем не повинно какое-то безумное чудовище, прячущееся в ночи и распинающее прохожих. Хотя премьер-министр уже снизошел до того, чтобы раз или два упрекнуть нас за промедление…

Адвокат скрестил ноги, почувствовав себя свободнее. По глазам его было видно, что разговор даже слегка забавляет его.

– Но вы как будто недовольны, Питт? Не могу ли я чем-нибудь помочь? Но чем? Я действительно понятия не имею, кто и почему убил Стаффорда.

– Я тоже, – кисло ответил Питт, – и по новой изучаю все те же факты. Вы встречались с ним в тот вечер во время антракта?

Прайс, казалось, слегка удивился, словно ожидал более каверзного вопроса.