Лицо ее сморщилось. Она долго молчала, а потом сказала:

– Она не могла остановить гончих. Она не могла призвать его к ответу. Зато она пыталась указать на него так или иначе. Она надеялась. Не допускайте, чтобы все пропало зря! Докажите, что для нее справедливость восторжествует.

Сейди плотнее закутала тощие плечи в черную шаль. Она пытливо смотрела на гостя. Оценивала. Взвешивала.

– Много лет он гуляет на свободе. Он выскользнет из любого поводка, какой на него наденут. И вернется сюда.

– С виселицы еще никто не возвращался. – Ратлидж стал думать, что еще способно убедить ее. – И мертвые наконец-то обретут покой.

– Хотелось бы, – не сразу ответила старуха. – Прежде чем я умру, я бы хотела в этом убедиться. Убедиться наверняка!

Ратлидж боялся, что она все равно откажется говорить с ним. Глядя, как меняется выражение ее морщинистого, усталого лица и выразительных глаз, он боялся, что она вот-вот ускользнет.

Но старуха снова выпрямилась и зашагала к двери домика:

– Входите, я заварю чай. И отвечу на ваши вопросы.

Сейди была единственным как-то связанным с Тревельянами человеком, которому Оливия не посвятила стихи. Ратлидж заметил это еще вчера, а теперь понял, в чем дело. Он оказался прав, что заглянул за фасад.

Зайдя за старухой в низкую дверь, он достал блокнот. Сейди жестом велела ему сесть. Когда он сел в кресло, указанное хозяйкой, кот на подоконнике презрительно посмотрел на него. Сейди молча поставила чайник на огонь, достала чашки и жестянку с чаем.

Он ждал, не желая отнимать у нее пространство и время.

Первый вопрос он задал, когда Сейди поставила на стол заварочный чайник и начала разливать чай. Прежде чем ответить, она протянула ему чашку.

Еще через час Ратлидж очень обрадовался, что Сейди все-таки не пришла в Тревельян-Холл и ее не допрашивал констебль Долиш.

Когда она заговорила, голос ее дрожал. Он слушал дрожащий старческий голос и едва дышал, так боялся переутомить Сейди. Потом наступил катарсис – Ратлидж почувствовал себя в некотором смысле священником, который выслушивает исповедь. Глубокое эмоциональное высвобождение, которое медленно поднималось из глубины ее души, но принесло с собой волны бурных переживаний. Сейди не просто рассказывала о событиях прошлого; в ее устах старые и очень горькие события буквально оживали. Старая история оказалась похоронена в самой глубине ее души; она въелась в ее плоть и кровь, внушив ей сознание полной безнадежности. Ратлидж снова вспомнил, что Сейди считается местной целительницей.

– Нет, никто из нас не подозревал, что Анну убили, – медленно ответила она на его первый вопрос. – Но мисс Оливия до смерти напугалась, и мистер Эйдриан, ее дедушка то есть, сказал: все потому, что они, Анна и Оливия, были одним целым. Страх все не проходил. Ей снились кошмары; иногда меня звали посидеть с ней, в углу комнаты горела лампа с наброшенной на нее шалью. Я сидела у ее кровати и держала ее за руку. Мистер Николас тогда был совсем сопляком, но он стоял у двери и наблюдал за сестрой своими черными глазами; он как будто понимал, из-за чего она страдает. Но мисс Оливия никогда не делилась тем, что было у нее на душе. Даже с матерью. Потом ей полегчало, а все-таки прежней она уже не стала. Бывало, сидит с книгой на коленях и не разбирает ни слова. Или стоит у окна, смотрит на улицу, но не видит, что творится за стеклом. В свое время я лечила раненых солдат. Так вот, мисс Оливия тоже была ранена…

– Когда она впервые упомянула при вас о гончем псе Гавриила? Или это вы ей о нем рассказали?

– Как-то она нашла в дедушкиной библиотеке старинную книгу и прочла о гончих Гавриила. Она спросила, слышала ли я о них. Конечно, я о них слышала. Она спросила, верю ли я, что такие псы существуют, а я ответила: «Дитя мое, тому, кто повидал турок, не пристало бояться каких-то псов!» А она ответила, глядя мне прямо в глаза: «А я их слышала. В ту ночь, когда умерла Анна». Больше она ничего не сказала, но потом я часто не могла уснуть ночью и тоже прислушивалась. Я понимала, что к фантазиям мисс Оливии надо относиться серьезно. Она… знала.

– Тогда почему она не поговорила с матерью? Или с Эйдрианом Тревельяном? Уж они-то ей наверняка поверили бы!

– Один раз я ее спросила. Она ответила: «Меня предупредили, чтобы я никому не говорила». И переубедить ее было невозможно.

Холодок пробежал у него по спине, как будто чьи-то ледяные пальцы коснулись его затылка. Ничего удивительного, что Оливия замкнулась в собственном мире. Она бежала туда от страха, и ее мир стал ее убежищем.

Заметив, как больно Сейди предаваться воспоминаниям, Ратлидж поспешил сменить тему:

– Расскажите о смерти Ричарда.

Старуха посмотрела на него поверх чашки и сделала большой глоток.

– Вы и так все знаете. Наверное, хотите услышать, как его похоронили?

Удивленный, он спросил:

– Так вы знаете, что она сделала?