– Тогда ступайте в церковь и помолитесь хорошенько. Мне сейчас не помешает заступничество… А если хотите помочь по-другому, найдите инспектора Харви и передайте, чтобы выписывал ордер на арест. Но пусть констебль Долиш привезет его кружным путем – на лодке к пляжу. На всякий случай, если он попытается бежать в ту сторону.

– На лодке? Надвигается гроза!

– Знаю. Торопитесь, старина! Времени у нас немного.

Еще не докончив говорить, Ратлидж зашагал прочь.

Смедли стоял в спасительной темноте, окруженный деревьями, а приезжий из Лондона уже вышел из рощи и зашагал по аллее, не скрываясь, не замедляя шага.

Хэмиш хрипло сказал:

«Ну и ладно, будешь бороться и с его мраком, и со своим, но ты человек умный, и ты не выкажешь слабости, ты будешь за собой следить. Пусть слова слетают с его языка, а ты только отвечай ему».

Но Ратлидж его уже не слышал.

У него на глазах в Тревельян-Холле медленно гасли лампы. Вскоре дом погрузился во мрак. Погасли все лампы, кроме одной, в гостиной; ее отблески тускло мерцали в высоких окнах холла.

От раската грома он поежился. Нервы у него были на пределе, чувства обострились до последней степени.

Вспыхнула молния, и на миг ему показалось, что призрак Оливии танцует в окне ее комнаты.

На крыльце Ратлидж остановился, но дверь не открылась ему навстречу. Пришлось доставать ключ, который он носил с собой в кармане.

Из гостиной в холл проникал луч яркого света. Ратлидж невольно зажмурился и остановился, каждый миг ожидая нападения. Когда глаза привыкли к темноте, он направился в гостиную. В тишине его шаги звучали особенно гулко.

В доме было душно, несмотря на высокие потолки и на то, что дверь у него за спиной была открыта.

Ратлидж снова вспомнил фронт; под ногами задрожала земля. Он не знал, успели ли саперы выбраться вовремя – их похоронит заживо в двигающейся земле, как его, грудь раздавит многими тоннами земли, которая высоко вздымается в ночное небо, а потом рушится на них – или на него, – лишая его всего: зрения, слуха, воздуха…

У него в голове ожил Хэмиш и неуверенно окликнул его.

Ратлидж заставил себя вернуться в настоящее, сосредоточиться на свете, а не на тьме.

На пороге гостиной он снова остановился. На столике у камина, под портретом Розамунды, он увидел графин и два стакана. Один из стаканов был наполовину полон. Другой пуст.

Как будто ждал его… они оба оказались правы: и он, и Хэмиш.

Укротив свой гнев усилием воли, он подошел к портрету и посмотрел на него. Глаза видели портрет, а уши прислушивались к звукам дома. Атмосфера сгустилась от напряжения.

А потом на пороге появился Кормак Фицхью.

– Здесь ей место, верно? Жалко, что Сюзанна решила забрать портрет себе.

Как будто Ратлидж пришел по приглашению, а он, Кормак, – хозяин, который развлекает гостя светской беседой перед ужином. Ратлидж развернулся, чтобы посмотреть Кормаку в лицо, и почувствовал, как кровь стынет у него в жилах.

Он не увидел ни гнева, ни напряжения, ни желания убить. Выражение лица Кормака можно было назвать приятным, приветливым. Только ярко-голубые глаза метали молнии.

Отвечая ему, Ратлидж заметил:

– Да. Она – дух дома.

Кормак улыбнулся:

– Вы очень по-ирландски все воспринимаете.

– В самом деле?

Кормак подошел к столу и взял стакан, затем жестом пригласил его:

– Не присоединитесь ко мне?

Ратлидж промолчал, и Кормак беззаботно продолжал:

– Лауданума в нем нет. Так что вы теперь намерены искать нового потрошителя?

– Потрошителем я не занимаюсь. И не занимался никогда… В отличие от Оливии Марлоу.

– Ага! – Кормак поднял стакан и жестом указал на портрет. – Вы не знали ее, как знал я. Оливия была лишь бледной тенью Розамунды!

– У нее… Оливия обладала замечательным талантом.

– Имеете в виду ее стихи? Но талант – вещь преходящая. Слава тоже. Все мы когда-нибудь, к сожалению, умрем. Похоже, человек научился делать все, только не жить вечно. Когда мы достигнем земного бессмертия, мы, наверное, наконец обретем власть Бога.

– Не уверен, что хочу бессмертия. Наверное, это… скучно. Вечная юность была бы куда полезнее.

Кормак рассмеялся; его красивое лицо осветилось изнутри.

– Когда вы предпочли бы жить – сейчас или до четырнадцатого года?

– До. Я не сохранил теплых воспоминаний о войне.

– Да, согласен. Я читал вашу историю болезни – у меня еще сохранились в Лондоне связи с людьми, с которыми я работал во время войны. Кроме того, сейчас за деньги можно достать почти все. Очень интересно! Удивляюсь, что вы выжили. Кстати, вам нечего меня бояться. Я не собираюсь вас выдавать.

«Да уж, – подумал Ратлидж. – Скорее ты убьешь меня».

Вслух он сказал:

– Не важно. Я и не думал, что смогу вечно хранить свои тайны. Если они выплывут на поверхность, уж я придумаю, как распорядиться своей жизнью. – Он понимал, что сейчас откровенно лжет.

– Или покончите с ней? – тихо спросил Кормак, словно прочитав его мысли.

– Можете на это надеяться. Хотите посмотреть, как я уйду?

– Все зависит от того, что вы нашли. – Впервые что-то дрогнуло в его негромком голосе.

Через миг Ратлидж сказал: