– По-моему… завещание Оливии еще ждет утверждения. Как и завещание Стивена, – сказала Рейчел. – Я-то ее бумагами совсем не интересуюсь. То есть… конечно, архив очень важен для понимания стихов Ливии. Просто мне ее бумаги ни к чему. Если вы имеете в виду, не видела ли я коробки посреди комнаты с пометкой «Бумаги для Стивена»… то нет, я ничего такого не видела. Я просто решила… раз Оливия завещала архив ему, он, наверное, знал, где его искать.

Она стояла на пороге домика, где остановилась, и Ратлидж слышал, как кто-то ходит внутри; затем запела птица в клетке. Домик был красивый, увитый виноградом и в простенках между окнами – шток-розами.

– У кого хранятся завещания?

– Завещания Оливии и Николаса – в конторе «Чемберс и Уэсткотт». Насчет Стивена не знаю. У него был в Сити знакомый адвокат.

Что ж, выяснить все в Лондоне не составит труда.

Поблагодарив Рейчел, Ратлидж отправился в дом священника. Он надеялся, что застанет Смедли в саду, но мрачная экономка заявила, что священник «отдыхает» и она не собирается его беспокоить.

Ратлидж уже повернулся к двери, когда в прихожую спустился Смедли; волосы у него на затылке с одной стороны стояли дыбом; рубашку он не успел заправить в брюки.

– Здравствуйте, инспектор! – сказал он еще сонным голосом. – Дайте мне две минуты, и я выйду к вам в сад.

Ратлидж обошел дом, прошел мимо клумб и аккуратных грядок с овощами, направляясь к маленькому, покрытому пеной пруду, в котором когда-то жили рыбки. Вскоре к нему присоединился Смедли, он вышел в сад черным ходом. Священник успел причесаться, заправить рубашку в брюки и надеть подтяжки.

Покосившись на небо, он заметил:

– День сегодня замечательный. Слышал, вы с Рейчел брали лодку.

Ратлидж улыбнулся:

– Да. И остались живы, хотя она вначале сомневалась. Кто же насплетничал про нас?

– Я услышал новость от миссис Хинсон, которая встретила мистера Траска у гостиницы, когда возвращалась с заутрени. Потом она зашла к моей экономке и принесла ей баночку варенья, которое сварила вчера. Последние новости мне подали вместе с чаем и джемом.

– А что в Боркуме говорят о трех смертях в Тревельян-Холле, которые случились почти подряд?

– Что и следовало ожидать. Женщины считают, что творчество перевернуло Оливии мозги. У нас в Боркуме не привыкли к знаменитостям, тем более к поэтам. Многие относятся к ее творчеству, мягко говоря, неодобрительно: она затрагивала такие материи, о которых лучше промолчать… а женщине их, наверное, лучше и не испытывать.

– А что мужчины?

Смедли нахмурился, нагнулся и оторвал пожелтевший морковный лист.

– Мужчины разошлись во мнениях насчет Оливии Марлоу. Конечно, она была Тревельян, а значит, не такая, как все. Тревельяну можно простить то, что не простишь бакалейщику или соседу через дорогу. В то же время, покончив с собой, она словно признала, что перешла некие границы и поняла свой грех. Можно сказать, все вернулось на круги своя.

– А Стивен Фицхью? А Николас?

– Стивена все жалеют. У нас здесь многие его просто обожали… все женщины до шестидесяти лет, а некоторые и постарше! Мужчины в основном восхищались им. С таким, как Стивен, хорошо дружить; у него было развито чувство юмора, он умел не только выигрывать, но и проигрывать. На войне он показал себя храбрецом, получил награды, был ранен. Отличный спортсмен. И дела у него шли удачно – он пошел по банковской части. Пользовался популярностью у дам. Да, многие им восхищались, но некоторые завидовали. Все вполне естественно. Николаса уважали за то, что он – сын Розамунды. Кроме того, он считался у нас общепризнанным лидером. К нему обращались, если случалась беда. Он казался очень сильным. От такого человека не ждешь самоубийства. Все решили, что он нашел Оливию мертвой или умирающей и, вне себя от горя, покончил с собой. Это романтические бредни, но они иногда бывают удобнее правды. Кто знает, может быть, он сам хотел умереть… Но вы, наверное, пришли ко мне за другим?

– Да, я хочу выяснить, что стало с бумагами Оливии. С ее архивом, который она завещала Стивену, своему душеприказчику.

– Скорее всего, бумаги еще в доме. Стивен не хотел продавать дом, он мечтал устроить в Тревельян-Холле музей сестры. Родственники разобрали личные вещи, но Стивен запретил им брать остальное. Уверяю вас, он умел настоять на своем! Вы смотрели в комнате Оливии? В ее письменном столе? – Он вгляделся в лицо Ратлиджа. – Нет, конечно, не смотрели. Что ж, я бы начал оттуда. По-моему, вряд ли Оливия переслала бумаги своему поверенному. Он бы сразу заподозрил неладное, а ей это было не нужно. И потом, мы точно не знаем, сколько прошло времени между тем, как она решила покончить счеты с жизнью и привела свой замысел в исполнение. День? Месяц? Пять лет? Несколько часов?

– Она заранее подготовилась… навела порядок на своем столе. А вот Николас не убрал свои корабли.

Смедли внимательно посмотрел на него:

– Это ничего не доказывает.

– Может, состояние рассудка?

– Вы хотите сказать, что она знала, куда отправляется и что намерена сделать, а Николас не знал?