Я объяснил, что Италия находится в Европе, то есть по другую сторону Атлантического океана. Тут он вдруг просветлел лицом и, теребя висящий на шее крестик, сказал: «Рэмбо! Рэмбо же в Америке? Обожаю этот фильм». Хосе универсальным жестом «пострелял из пулемета». «Я его много раз смотрел, пока у нас не сломался телевизор», – сказал он. Случилось это два или три года назад.

Панчо с сыном тем временем отправились осматривать окрестности. С тех пор, как мы расстались с речными пиратами, Анхель стал вести себя гораздо спокойнее, и теперь я снова слышал, как он где-то вдалеке развлекается с рингтонами своего мобильного телефона. Панчо, в отличие от него, был не в лучшем расположении духа. В радиоприемнике сели батарейки, и теперь ему приходилось обходиться без новостей о путче. Панчо не верил, что пираты распрощались с нами навсегда, и боялся, что они устроят засаду. Кроме того, его беспокоило, что вскоре он окажется в тех местах, где когда-то пытался построить новую жизнь. В последние дни я не раз замечал, что он ищет одиночества, уходит смотреть на реку или джунгли, разглядывает сорванный цветок или поднимает взгляд на кроны гигантских махагониевых деревьев. Казалось, он заново знакомится с вынужденно покинутыми когда-то местами и просит у джунглей разрешения вернуться.

Когда по крыше забарабанил усилившийся дождь, в хижину вошел мужчина с голым торсом, мускулистыми руками и квадратным ежиком, от которого его голова была похожа на молот. Он назвался «учителем» и сказал, что его зовут Диксон. Как и Хосе, он родился в Краутаре и никогда в жизни не покидал берегов этой реки, хотя, по его словам, ему уже «около тридцати семи». «Я ни разу не был в Нью-Йорке!» – воскликнул он и начал расспрашивать нас, как живется «в том мире».

Индейцы тавахка до сих пор оставались в основном охотниками-собирателями да приторговывали на реке сельскохозяйственными культурами и золотом. Когда я спросил Диксона об истории его племени, он показал на свою бритую голову и сказал, что она хранится «тут». Я вспомнил, что точно те же слова услышал от вождя тавахка и Морде. У них до сих пор не было ни книг, ни архивов. «Как у Гомера», – улыбнувшись, заметил Крис.

Диксон сказал, что его народу уже несколько тысяч лет, но сейчас они находятся на грани вымирания. Он упомянул испанских конкистадоров: как они рубили головы, порабощали и уничтожали индейцев. С этими событиями была связана несколько столетий передававшаяся из уст в уста легенда. «После прихода испанцев случилось страшное землетрясение, – рассказывал Диксон. – Оно уничтожило один из самых крупных наших городов, где стоял огромный золотой храм». Он немного помолчал, а потом продолжил свой рассказ: «Землетрясение вызвало оползень. Целая гора обрушилась и накрыла город. Теперь никто не знает, где его искать».

Я спросил, сколько осталось в его племени людей. «Когда-то все мы жили в очень большом городе на берегу реки, и нас было около пяти тысяч, – сказал он. – А теперь мы рассеялись по огромной территории, да и осталось нас меньше тысячи».

В последнее время их начали терроризировать до зубов вооруженные поселенцы и фермеры. «Плохо стало, очень плохо, – сказал он и показал на застилающие небо тучи, словно демонстрируя, что жестокость и насилие накрыли их земли, как этот грозовой фронт. – Они отнимают у нас все».

* * *

Мы поужиналив домике, расположенном в самом центре деревни. Его хозяйка накормила нас тортильями и бобами с каким-то неизвестным белым мясом. В углу, согревая прохладный ночной воздух, потрескивал костер. Чуть позже вернулся старик, с которым мы хотели побеседовать. Из-за пояса его штанов торчала деревянная рукоятка охотничьего ножа. Он до нитки вымок под дождем. Его белая рубашка липла к телу, потяжелевшие от воды штаны сползали с талии, а резиновые сапоги облепила грязь. Старик поприветствовал нас кивком головы. Лицо его было изрезано глубокими морщинами, а на подбородке красовалась жидкая седая бородка. Он сказал, что его зовут Маркос, но жители деревни называют его «cacique», или «босс».

Он отвел нас к себе домой. Интерьер стоящей на сваях хижины отличался простотой и аскетичностью. Там была кровать, сколоченная из веток деревьев, на полу лежала стопка аккуратно свернутой одежды, а на стене висела рамочка с древней черно-белой фотографией давно покинувших этот мир родителей Маркоса.

Переодевшись в сухую одежду, он уселся на деревянный стул и показал мне висящий на шее почерневший от времени зуб животного. «Это зуб ягуара, которого я убил много лет назад», – сказал он по-испански. Маркос засмеялся, как будто его забавляли мысли о далекой молодости. Он сказал, что был самым пожилым индейцем в здешних местах и вроде бы родился в 1929 году. «Но точно я этого не знаю», – расплылся старик в беззубой улыбке. В комнату вошла женщина средних лет с подносом горячего сладкого кофе.