– Тебе всегда будет ее не хватать. Знаю по себе. Будут моменты – даже через много лет, – когда чувство утраты станет таким сильным, что с ним будет очень трудно справиться. Но будут и счастливые дни, месяцы и годы. И все равно ты всю жизнь так или иначе будешь искать ее. И найдешь. Становясь старше, ты будешь все лучше ее понимать. Обещаю, что так и будет.

– Она бы сильно расстроилась, если бы узнала, как я поступила с Талли, – тихо сказала Мара.

– Ты удивишься, когда узнаешь, как легко прощают матери. И крестные тоже. Вопрос в другом: сможешь ли ты простить себя сама?

Мара посмотрела на нее глазами, полными слез:

– Мне очень нужно.

– Вот и хорошо. С этого и начнем.

И это действительно помогало – оглядываться назад, говорить о маме и Талли, о вине и прощении. Иногда она лежала ночью в постели и звала к себе воспоминания, пытаясь представить, как мать говорит с ней из темноты.

Потому что больше всего ей не хватало именно этого – маминого голоса. И Мара все время помнила, что ее ждет впереди: когда-нибудь она найдет в себе силы заглянуть туда, где хранится голос матери.

Только рядом с ней должна быть Талли. Мара пообещала это маме.

Неделю за неделей Дороти ложилась в постель обессиленная и просыпалась с чувством усталости. Список необходимых процедур всегда был у нее под рукой; она почти все время сверялась по нему, боясь что-нибудь пропустить. Мысленно повторяла пункты, словно молитву. Каждые два часа поднять на пятнадцать минут, затем опустить, следить за подачей жидкости и пищи, проверять состояние назогастрального зонда, массировать ладони и ступни, смазывать кремом, чистить зубы, осторожно сгибать и разгибать руки и ноги, менять простыни, каждые несколько часов переворачивать, проверять, не скопилась ли жидкость в бронхах.

Потребовалось больше месяца, чтобы прошел страх, и еще шесть недель, чтобы приходящая медсестра перестала писать примечания к списку.

В конце ноября, когда листья стали опадать, расцвечивая красками черный, от влаги разросшийся сад, она подумала, что наконец действительно справляется, а к своему первому Рождеству с дочерью уже не заглядывала в список. Распорядок дня сделался привычным. Медсестра Нора – у нее было двенадцать внуков в возрасте от шести месяцев до двадцати четырех лет – приходила четыре раза в неделю. И только в последнюю неделю она сказала:

– Послушайте, Дороти, я и сама не справилась бы лучше. Честное слово!

Рождество десятого года в городе Снохомише выдалось морозным и ясным, и Дороти наконец почувствовала умиротворение – насколько это возможно для матери, чья дочь лежит в коме. Она встала пораньше и стала наводить порядок, ей хотелось, чтобы дом выглядел празднично. Правда, в кладовке не обнаружилось никаких украшений, но Дороти это не огорчило. Она умела обходиться тем, что есть. Осматривая кладовку, она наткнулась на две картонные коробки с памятными вещами, которые хранила Талли. Сверху коробки были покрыты слоем серой пыли.

Когда Джонни их привез вместе с одеждой, туалетными принадлежностями и фотографиями, Дороти считала эти вещи чем-то вроде священных реликвий, предназначенных только для глаз дочери, но теперь подумала, что содержимое коробок может помочь Талли. Нагнувшись, она взяла коробку с надписью «Королева Анна». Интересно, что решила сохранить семнадцатилетняя Талли?

Дороти вытерла пыль с коробки и отнесла ее в спальню дочери.

Талли лежала неподвижно; глаза закрыты, дыхание ровное. Неяркий серебристый свет лился через окно и оставлял на полу замысловатый узор, менявшийся в такт покачиванию деревьев у дома. Светлые и темные полосы гонялись друг за другом. Стеклянные бусины в талисмане «Хранитель снов», который висел у окна, вплетали в узор свой замысловатый рисунок.

– Я принесла твои вещи, – сказала Дороти дочери. – Подумала, может, на Рождество расскажу тебе, что там хранится. – Она поставила коробку у кровати.

Талли не шевелилась. Темно-рыжие, уже тронутые сединой волосы начали отрастать, и она теперь была похожа на девочку. Синяки и порезы зажили, и на их месте осталось лишь несколько тонких светлых шрамов. Дороти кончиком пальца смазала медовым кремом сухие губы дочери.

Потом подвинула стул, села у кровати, наклонилась и открыла коробку. Сверху лежала маленькая футболка с изображением гориллы Магиллы; от прикосновения к ней нахлынули воспоминания.

– Мамочка, можно мне шоколадное печенье?

– Конечно. Немного травки никому не повредит. Клем, дай мне печенье.

А потом:

– Дот, похоже, твой ребенок вырубается…

Она не могла оторвать взгляда от футболки. Такая маленькая…

Наконец Дороти поняла, как долго она молчала.

– Ой, прости. Наверное, ты думала, что я уже ушла, но я еще здесь. Когда-нибудь ты поймешь, почему я обязательно возвращалась. Я всегда знала, где мое место. Просто не могла этого сделать. – Она аккуратно сложила футболку и отложила в сторону.