Дороти сидела в комнате для родственников; руки со сцепленными пальцами лежали на коленях, а колени были сведены так плотно, что терлись одно о другое, стоило ей пошевелиться. Они все были здесь: Мара, которая выглядела какой-то безжизненной и одновременно взволнованной и все время ерзала, Марджи и Бад. Прошло три дня с тех пор, как Талли открыла глаза и попыталась заговорить. Ее тут же перевезли в больницу, где снова началась игра в ожидание.

Поначалу это казалось чудом, но теперь Дороти уже не была так уверена. Она лучше других знала, что чудес не бывает.

Доктор Бивен заверил их, что к Талли действительно возвращается сознание, но предупредил, что после такого продолжительного сна это произойдет не сразу. И долгосрочных последствий тоже не избежать. Звучало логично. Нельзя же проспать почти год, а потом проснуться и попросить кофе с булочкой.

Много месяцев Дороти молилась об этом. Каждый вечер она становилась на колени у постели дочери. Ей было тяжело, измученные суставы болели, но Дороти знала, что боль – это часть цены. Она становилась на колени и молилась, вечер за вечером – осень уступила место темной зиме, а затем снова просветлело, и пришла весна. Она молилась, когда ее овощи пускали корни и копили силы для роста; она молилась, когда из завязей появились яблоки и начали наливаться соком. Слова молитвы всегда были одни и те же: «Господи, пожалуйста, пусть она очнется».

Но за все это время, повторяя слова отчаяния и надежды, она не позволяла себе по-настоящему задумываться об этом моменте. Она боялась представить себе ответ на свои молитвы, словно могла сглазить их.

По крайней мере, так она убеждала саму себя. Теперь ей стало понятно, что это был еще один обман в длинной череде лжи, которой Дороти баюкала себя все эти годы. Она не осмеливалась представить этот момент, потому что боялась. Что, если Талли очнется и не захочет ее знать?

Такое вполне возможно. Дороти очень долго была ужасной матерью, и теперь, когда она наконец смогла что-то исправить и стать лучше, когда осмелилась шагнуть в материнство, в эти перемены все равно было трудно поверить. Поверит ли в них Талли, которая спала и ничего этого не знала.

– Вы что-то напеваете, – тихо сказала Марджи.

Дороти сжала губы:

– Нервная привычка.

Марджи протянула руку и стиснула ее пальцы. Дороти все еще удивлялась, как легко она сблизилась с Марджи; поражало ее также и то обстоятельство, как много может значить обычное прикосновение другого человека, который тебя понимает.

– Я боюсь, – призналась она.

– Конечно, боитесь. Вы же мать. Это входит в должностную инструкцию.

Дороти повернулась к ней:

– Думаете, я что-то понимаю в материнстве?

– Вы быстро учитесь.

– А что, если она не захочет меня знать, когда очнется? И как мне вести себя? Я же не могу просто подойти к кровати и сказать: «Привет».

Улыбка Марджи была понимающей, как и ее взгляд.

– Она всегда хотела вас узнать, Дороти. Я помню, как Талли в первый раз спросила меня, что с ней не так и почему вы ее не любите. Бог свидетель, эти слова разбили мне сердце. Я ответила, что иногда жизнь не оправдывает ожиданий, но надежду терять нельзя. Тогда ей было семнадцать. Ваша мать умерла, и Талли боялась, не знала, где теперь она будет жить. Мы взяли ее к себе. В ту первую ночь, когда она лежала в постели в комнате Кейти, я присела на кровать и пожелала ей спокойной ночи. Она подняла на меня взгляд и сказала: «Когда-нибудь она по мне соскучится». «Конечно», – ответила я. И тогда Талли сказала, очень тихо, почти неслышно: «Я буду ждать». И она ждала, Дороти. Никогда не переставала ждать.

Дороти очень хотелось в это верить.

Течение времени для Талли отмечалось чередой расплывчатых образов и бессмысленных картинок – белая машина, женщина в розовом, которая говорила, что теперь станет легче, передвижная кровать, телевизор в белой комнате, гул далеких голосов. Теперь голос был один. Звуки доходили до нее, разбивались на части, образуя слова.

– Привет, Талли.

Она медленно моргнула и открыла глаза. Рядом с ней стоял мужчина. Он был в белом халате. Сфокусировать на нем взгляд не получалось – слишком темно. Ей не хватало света. Что это значит? И она замерзла.

– Я доктор Бивен. Вы в больнице Святого Сердца. Уже пять дней. Вы помните?

Талли нахмурилась, пытаясь думать. Ей казалось, что она провела в темноте много часов, лет, жизней. Она ничего не помнила. Только свет… журчание ручья… запах молодой зеленой травы.

Она попыталась облизнуть пересохшие губы. Горло словно жгло огнем.

– Что…

– Вы попали в автомобильную аварию и получили серьезную травму головы. Левая рука у вас была сломана в трех местах, и левая лодыжка тоже. Но переломы были простыми, без осколков, и кости превосходно срослись.

Автомобильная авария?

– Нет, Талли, не пытайтесь двигаться.

Неужели она пыталась?

– Сколько… времени? – Она даже не понимала, о чем спрашивает, а к тому времени, как доктор ответил – Талли понятия не имела что, – она снова закрыла глаза. Ей нужно немного поспать, всего минутку…