Мару охватила странная печаль, словно она только что упустила чудесную возможность. Мара улыбнулась женщине. А когда повернулась, Пакстон исчез.

– Будь осторожна, – предупредила доктор Блум, проследив за взглядом Мары. Пакстон стоял на противоположной стороне улицы в тени между домами и курил сигарету.

– Он опасен?

Доктор Блум ответила не сразу:

– Я не имею права об этом говорить. Точно так же, как отвечать на такой же вопрос о тебе. Но я хочу тебя кое о чем спросить. Он привлекает тебя потому, что ты считаешь его опасным? Подобное поведение может быть рискованным для девушки в непростой ситуации.

– Он меня вовсе не привлекает, – возразила Мара.

– Нет, – сказала доктор Блум. – Конечно, нет.

Мара поправила сумку на плече и пошла по темной улице. Всю дорогу до дома Талли ей казалось, что за ее спиной звучат шаги, но, когда она оборачивалась, улица каждый раз оказывалась пустой.

Пока лифт поднимался в пентхаус, Мара всматривалась в свое отражение в зеркальных стенах кабины. Всю жизнь ей говорили, что она красивая, и в подростковом возрасте именно это она и хотела слышать от окружающих. В эпоху ДР – до рака – Мара могла часами изучать свое лицо, делать макияж и укладывать волосы, чтобы мальчики вроде Тайлера Бритта обратили на нее внимание. Но ПР – после рака – все изменилось. Теперь вместо своего отражения она видела только улыбку матери и глаза отца, и каждый ее взгляд в зеркало отзывался болью.

Как бы то ни было, теперь она видела, какой худой и бледной стала за те двадцать месяцев, что прошли после смерти мамы. Потухший взгляд расстроил ее. Хотя теперь ее все расстраивало.

На верхнем этаже Мара вышла из лифта и направилась к квартире Талли, открыла дверь, вошла в ярко освещенный холл, а оттуда в гостиную.

Талли была там, расхаживала вдоль окна во всю стену, из которого открывался вид на ночной город. В руке у нее был бокал вина, и она разговаривала по телефону – а если точнее, то кричала.

– «Ученик знаменитости»? [17]Ты шутишь? Я не могу пасть так низко. – Повернувшись, она увидела Мару и растерянно улыбнулась. – Ой, Мара! – Потом рассмеялась и сказала в трубку: – Мне нужно идти, Джордж, – и отключила телефон. Бросив телефон на диван, она подошла к Маре, раскинув руки, и крепко обняла.

– Ну как? – наконец спросила Талли, отстраняясь.

Мара знала, чего от нее ждут. Она должна сказать: «Было потрясающе, чудесно, великолепно. Мне теперь лучше», – но не могла этого сделать. Она открыла рот, но не находила слов.

Талли прищурилась – этот взгляд опытного журналиста Мара уже видела раньше.

– Горячее какао, – вынесла вердикт Талли и повела Мару на кухню.

Там она приготовила две чашки горячего какао со взбитыми сливками и отнесла в гостевую спальню. Мара, как в детстве, забралась в кровать. Талли последовала ее примеру. Они сели рядом, прислонившись к обтянутой серым шелком спинке. Большое окно обрамляло панораму Сиэтла, где на фоне звездного неба вспыхивали неоновые сполохи.

– Расскажи мне все, – сказала Талли.

Мара пожала плечами.

– Ребята в группе все какие-то странные.

– Думаешь, это тебе поможет?

– Нет. И я больше не хочу приходить к доктору Блум. Можно отменить завтрашний сеанс? Я хочу сказать, какой в этом смысл?

Талли отхлебнула какао, потом наклонилась и поставила чашку на прикроватную тумбочку.

– Я не собираюсь лгать тебе, Мара, – наконец сказала она. – Советы насчет взаимоотношений с людьми никогда не были моей сильной стороной, но, возможно, если бы в твоем возрасте я научилась разбираться с этим, то теперь знала бы, что сказать.

– Ты и правда думаешь, что разговоры с незнакомым человеком и сидение в вонючем подвале с кучкой психов мне помогут? – Она произнесла «психов» и тут же подумала о парне, Пакстоне, и о том, как он на нее смотрел.

– Возможно.

Мара посмотрела на крестную.

– Но это же психотерапия, Талли. Психотерапия. А я… не могу говорить о маме.

– Да, – тихо сказала Талли. – Но тут есть одна загвоздка, детка. Твоя мама просила присмотреть за тобой, и именно это я и собираюсь делать. Мы были самыми близкими подругами все эти годы, от Дэвида Кэссиди до Джорджа Буша-младшего. Ее голос звучит у меня в голове. И я знаю, что она теперь сказала бы.

– И что же?

– Не сдавайся, девочка.

В этих трех словах Мара услышала интонацию матери. Она понимала, что Талли права: именно это сказала бы мама, – но у нее просто не было сил попробовать. А если у нее ничего не выйдет? Что тогда?

На следующий день должен был приехать отец. Мара беспрерывно ходила по комнате. Грызла ногти, пока не пошла кровь. И вот наконец он здесь, входит в квартиру Талли, неуверенно улыбается Маре.

– Привет, папа! – Она должна обрадоваться, но, глядя на него, вспоминает о маме и о том, чего уже не вернешь. Неудивительно, что она так долго была несчастна.

– Как ты? – Джонни настороженно приближается к ней и неловко обнимает.

Что она должна сказать? Ему нужна ложь. Отлично. Она посмотрела на Талли, необычно притихшую.

– Лучше, – наконец выдавила из себя Мара.