Экстериорность как сущность бытия означает сопротивление социальной множественности логике, тотализирующей множество. Согласно этой логике, множественность — это вырождение Единого или Бесконечного, ослабление бытия, которые каждому из множественных существ следовало бы преодолеть, чтобы вернуться от множественного к Единому, от конечного к Бесконечному. Метафизика, отношение к экстериорности — то есть к превосходящему, — напротив, указывает на то, что отношение между конечным и бесконечным для конечного заключается не в том, чтобы погрузиться в противостоящее ему, а в том, чтобы остаться самим собой, «у себя», действовать здесь. Суровое счастье доброты изменило бы свой смысл, было бы искажено, если бы смешивало нас с Богом. Понимание бытия как экстериорности — отвержение существования бытия как панорамы и как тотальности, производящей экстериорность, — позволяет понять смысл конечного так, чтобы при этом его ограничение внутри бесконечного не требовало непостижимого умаления бесконечного и чтобы конечное не было ностальгией по бесконечному, тоской по возвращению. Полагать бытие как экстериорность значит рассматривать бесконечное как Желание бесконечного и, следовательно, понимать, что порождение бесконечного требует отделения, возникновения абсолютной произвольности «я», или истока.

Черты ограничения и конечности, которые обретает отделение, не означают простого «меньше», которое можно трактовать только исходя из «бесконечно большего» н из безупречной полноты бесконечного: они обеспечивают именно переполненность бесконечного или, говоря конкретно, избыточность по отношению к бытию, — всего Блага, возникающую внутри социального отношения. Негативность конечного следует понимать исходя из этого Блага. Социальное отношение порождает эту избыточность Блага по отношению к бытию, множественности — по отношению к Единому. Оно не заключается в том, чтобы воссоздать целое совершенное бытие, о котором в «Пире» говорит Аристофан, — ни погружаясь в целое и, отрекаясь, во вневременное, ни покоряя целое посредством истории. Приключение, в начале которого стоит отделение, является абсолютно новым по отношению к блаженству Единого и к его прославленной свободе, заключающейся в отрицании или поглощении Иного, чтобы ни с чем не сталкиваться. Благо по ту сторону Бытия, по ту сторону блаженства Единого — вот что провозглашает строгая идея творения, которое не является ни отрицанием, ни ограничением, ни эманацией Единого. Экстериорность — не отрицание, а чудо.

4. Творение

Богословие опрометчиво трактует идею отношения между Богом и сотворенным в понятиях онтологии. Оно предполагает привилегированность логики тотальности как адекватной бытию. Так оно сталкивается с трудностью понимания того факта, что бесконечное бытие соприкасается или терпит то, что находится вне его, или что свободное существо уходит своими корнями в бесконечность Бога. Между тем трансценденция именно отвергает тотальность, она недоступна взгляду, который охватывал бы ее извне. Любое «понимание» трансценденции на деле не достигает ее и имеет дело с ее видимостью. Если понятия тотальности и бытия совпадают друг с другом, то понятие «трансцендирующий» выводит нас за пределы категорий бытия. Таким образом, мы по-своему возвращаемся к платоновской идее Блага по ту сторону Бытия. Трансцендирующее — это то, что нельзя объять. Здесь понятие трансценденции получает сущностную определенность без какого бы то ни было обращения к теологии. То, что является причиной затруднений для традиционной теологии, трактующей творение в понятиях онтологии. — Бог, выходящий из вечности ради акта творения, — является первейшей истиной для философии, отправляющейся от идеи трансценденции: ничто не может служить лучшим различением тотальности и отделения, чем разрыв между вечностью и временем. Поэтому другой в силу своего значения, предшествующего моей инициативе, походит на Бога. Это значение предшествует моей инициативе Sinngebung.