Речь идет о том, чтобы идею тотальности, в которой онтологическая философия действительно объединяет — или включает в нее — множественное, заменить идеей отделения, противящегося синтезу. Утверждать начало из ничего в результате творения значит оспаривать изначальную общность всех вещей в лоне вечности, откуда философское мышление, руководствующееся онтологией, выводит существа словно с единой матрицы. Предполагаемый трансценденцией абсолютный характер отделения наилучшим образом можно выразить, обратившись к термину "творение», в котором одновременно утверждается родство всех видов бытия, но также и их радикальное многообразие, их взаимная экстериорность, берущая начало в небытии. Чтобы охарактеризовать сущих, пребывающих в трансценденции, которая не замыкается в тотальность, следует говорить именно о творении. В ситуации лицом-к-лицу «я» не находится ни в привилегированной позиции субъекта, ни в позиции вещи, определяемой ее местом в системе: «я» — это апология, дискурс pio domo [96], но дискурс оправдания себя перед Другим; он — первый, кто интеллигибелен, поскольку способен подтвердить мою свободу вместо того, чтобы ждать от нее Sinngebung, или смысла. В ходе творения «я» есть «для-себя», не будучи causa sui. Воля «я» утверждается бесконечно (то есть свободно), но она ограничена, поскольку подчинена. Ее не ограничивает соседство с другим, который, трансцендируя, не определяет ее. Множество «я» не образует тотальности. Не существует такого плана, где эти «я» могли бы постичь себя в своей основе. Множественности свойственна анархия. Она существует таким образом, что из-за отсутствия общего плана, характерного для тотальности, который упорно пытаются найти, чтобы подвести под него множество, невозможно знать, какая воля в свободной игре волений держит в своих руках нити игры; неизвестно, кто кого разыгрывает. Но все это — и головокружение и трепет — подчиняется единому принципу, когда появляется лицо и взывает к справедливости.

5. Экстериорность и язык

Мы исходили из сопротивления людей тотализации — из не подчиненной тотализации множественности, которую они образуют, из невозможности их примирения в Тождественном.

Эта невозможность примирения сущих — их радикальная разнородность — в действительности указывает на способ возникновения и говорит об онтологии, которая нетождественна панорамному существованию и его обнаружению. Последние, с точки зрения здравого смысла, а также с точки зрения философии от Платона до Хайдеггера, равнозначны производству самого бытия, поскольку истина, или обнаружение, является одновременно делом бытия и главным достоинством бытия — бытием (Sein) сущего (Seiendes) и всех человеческих поступков, которыми она, в конечном счете, руководит. Хайдеггеровский тезис, согласно которому любая человеческая позиция состоит в «прояснении» (сама современная техника есть не что иное, как способ добывания вещей или их производства в смысле «выведения на свет»), основывается на этом примате панорамности. Разрушение тотальности, отвержение панорамной структуры бытия касаются самого существования бытия, а не классификации или конфигурации сущих, не подчиняющихся системе. Соответственно, анализ, стремящийся показать интенциональность как нацеленность на видимое, на идею, выражает господство этой панорамности как высшее достоинство бытия, как бытие сущего. В современных исследованиях эмоциональности, практики и существования поддерживается это достоинство, несмотря на все поправки, вносимые в понятие созерцания. Одна из главных задач настоящего груда заключается в том, чтобы показать, что ноэзо-ноэматическая структура не является первостепенной структурой интенциональности (что не означает трактовки интенциональности как логического или причинного отношения).

Экстериорность бытия в действительности не означает, что множественность существует без отношения. Только отношение, связывающее эту множественность, не заполняет пропасти отделения, а подтверждает ее наличие. В качестве такого отношения мы признали язык, который зарождается исключительно в позиции лицом-к-лицу; в языке мы увидели научение. Научение — это способ, каким истина производит себя так, что она не может быть моим творением, что я не могу извлекать ее из моего внутреннего мира. Утверждая такое производство истины мы изменяем ее изначальный смысл и ноэзо-ноэматическую структуру как смысл интенциональности.