— Ты был несчастен, а мы об этом ничего не знали! — продолжал регент. — Это по меньшей мере недоверие.

— Это недостаток смелости, ваше высочество, — тихо возразил Гонзаго.

— Я понимаю тебя: ты не хотел выставлять на всеобщее обозрение семейные язвы. Принцесса, если можно так выразиться, уязвлена.

— Ваше высочество хорошо знает силу клеветы, — перебил его Гонзаго.

Регент приподнялся на локте и взглянул в лицо самому старому из своих друзей. По лицу Филиппа Орлеанского, изборожденному преждевременными морщинами, пробежало облачко.

— Жертвой клеветы, — отозвался он, — была моя честь, порядочность, мои семейные привязанности — короче, все, что дорого человеку. Но я не могу понять, почему ты, Филипп, напоминаешь мне о том, что мои друзья пытаются заставить меня забыть.

— Ваше высочество, — опустив голову, отвечал Гонзаго, — благоволите меня извинить. Страдание рождает эгоизм: я думал о себе, а не о вашем королевском высочестве.

— Я прощу тебя, Филипп, если ты поведаешь мне о своих страданиях.

Гонзаго покачал головой и проговорил так тихо, что регент едва его расслышал:

— Ваше высочество, мы с вами привыкли говорить о сердечных делах в шутливом тоне. Я не имею права жаловаться, так как я сообщник, однако есть чувства…

— Ну, полно, полно, Филипп! — перебил принца регент. — Ты любишь свою жену, она красивая и благородная женщина. Порою за бутылкой вина мы можем посмеяться над этим, но мы и над Богом смеемся.

— И мы неправы, ваше высочество, — изменившимся голосом прервал его принц. — Господь мстит!

— Вот как ты повернул! У тебя есть о чем мне рассказать?

— И даже немало, ваше высочество. Этой ночью у меня в доме убиты два человека.

— Держу пари — шевалье де Лагардер! — подскочив на постели, вскричал Филипп Орлеанский. — Ты не прав, если это твоих рук дело, Филипп, честное слово! Ты подтвердил подозрения…

Сон у регента как рукой сняло. Он, сдвинув брови, смотрел на Гонзаго. Тот выпрямился во весь рост. На его красивом лице появилось выражение неописуемой гордости.

— Подозрения! — повторил он, словно не сумел совладать с присущей ему надменностью.

Затем Гонзаго проникновенно добавил:

— Значит, у вашего высочества есть на мой счет подозрения?

— В общем, да, — помолчав, ответил регент, — у меня есть подозрения. Благодаря твоему здесь присутствию они стали более зыбкими, потому что ты смотришь мне в глаза, как честный человек. Попробуй же рассеять их окончательно, я тебя слушаю.

— Благоволит ли ваше высочество сказать мне, в чем заключаются ваши подозрения?

— Среди них есть старые, а есть и недавние.

— Начнем, с позволения вашего высочества, со старых.

— Вдова де Невера была богата, а ты — беден. Невер был нам братом…

— И я не должен был жениться на его вдове?

Регент оперся подбородком о локоть и ничего не ответил.

— Ваше высочество, — продолжал Гонзаго, опустив глаза, — я уже говорил, мы слишком часто над этим шутили, мне трудно говорить с вами о сердечных делах.

— Что ты хочешь сказать? Объясни же!

— Я хочу сказать, что если в моей жизни и есть что-то, делающее мне честь, то это как раз брак со вдовою де Невера. Наш любезный Невер умер у меня на руках, я не раз об этом рассказывал. Вам известно также, что я находился в замке Келюс, дабы сломить слепое упрямство старого маркиза, который ненавидел нашего Филиппа за то, что тот отнял у него дочь. Огненная палата — о ней я еще скажу — уже выслушала меня сегодня утром как свидетеля.

— Вот как? — прервал его регент. — И какое же заключение вынесла Огненная палата? Стало быть, Лагардера у тебя не убили?

— Если ваше высочество позволит мне продолжать…

— Продолжай, продолжай. Предупреждаю тебя: мне нужна правда и ничего более.

Гонзаго холодно поклонился.

— Сейчас, — ответил он, — я говорю с вашим высочеством не как с другом, а как с судьей. Этой ночью Лагардер не -был убит у меня, напротив: именно он убил этой ночью финансисте Альбре и младшего Жиронна.

— Вот как! — снова воскликнул регент. — И каким же образом этот Лагардер оказался у тебя?

— Полагаю, что об этом вам сможет рассказать принцесса, — ответил Гонзаго.

— Берегись! Она же праведница!

— Она ненавидит своего мужа, ваше высочество! — с силой произнес Гонзаго. — Я не верю святым, которых канонизирует ваше королевское высочество.

Гонзаго явно выиграл очко: регент не рассердился, а улыбнулся.

— Ну, полно, мой бедный Филипп, — проговорил он, — быть может, я был слишком строг, но ведь это скандал. Ты — знатный вельможа, а скандалы, которые происходят на такой высоте, производят столько шума, что даже троны трясутся. Я-то это чувствую: я ведь сижу совсем рядом с престолом. Однако продолжим. Ты утверждаешь, что твой брак с Авророй де Келюс был благим делом. Докажи.

— А разве не благое дело, — отозвался Гонзаго, великолепно разыгрывая горячность, — исполнить последнюю волю умирающего?

Регент так и замер с раскрытым ртом. Воцарилось долгое молчание.

— Ты не осмелился бы солгать в атом, — наконец пробормотал Филипп Орлеанский, — солгать мне. Я тебе верю.