В семнадцатом же веке виртуоз колющих и режущих ударов был либо любимцем придворных и горожан, либо бедняком, которому приходилось крутиться и пускаться во все тяжкие, чтобы выпить свою порцию дрянного вина в скверной харчевне.

Середины здесь не было.

Наши друзья, собравшиеся в «Адамовом яблоке», наверно, знавали лучшие времена. Но солнце удачи для них закатилось. Явно, одна и та же гроза поразила их всех.

До появления Плюмажа и Галунье между тремя группами никаких дружеских сношений не было. Бретонец никого не знал. Немец поддерживал разговор только с итальянцем, а трое испанцев попивали вино в гордом обособлении. Но Париж уже и тогда был центром всех искусств. Такие люди, как Плюмаж-младший и Амабль Галунье, державшие открытый дом на улице Круа-де-Пти-Шан напротив Пале-Рояля, были известны всем виртуозам шпаги в целой Европе. Они послужили связующим звеном между тремя группами, которым сам Бог велел познакомиться и поладить. Лед был сломан, столы сдвинуты, кувшины тоже, и начались представления по всей форме.

Каждый сообщил свои титулы. Услышь их посторонний человек, у него волосы встали бы дыбом! Эти шесть рапир, висящих на стене, прикончили больше христианских душ, чем мечи всех палачей Франции и Наварры.

Бретонец, будь он гуроном, носил бы на поясе две-три дюжины скальпов; сполетанцу в снах могли являться десятка два с лишним призраков, а немец прикончил двух гауграфов, трех маркграфов, пятерых рейнграфов, одного ландграфа и теперь искал бургграфа.

Но все это было ничто в сравнении с испанцами, которые просто купались в крови своих бесчисленных жертв. Пепе-Убийца, он же Матадор, по его словам, меньше трех человек одним махом не протыкал.

К чести гасконца и нормандца, мы можем отозваться о них лишь самым лестным образом: в кругу этих фанфаронов они пользовались всеобщим уважением.

Когда были опустошены все кувшины и шумная похвальба несколько поутихла, Плюмаж обратился к собравшимся:

— А теперь, красавчики мои, потолкуем о наших делах. Позвали служанку, которая с трепетом приближалась к этим каннибалам, и велели ей принести еще вина. Это была толстая брюнетка с небольшой косиной. Галунье сразу нацелил на нее артиллерию своих влюбленных взглядов; он хотел было пойти за нею под предлогом, что, дескать, надо бы проследить, чтобы она нацедила вина похолодней, но Плюмаж ухватил его за шиворот.

— Ты обещал властвовать над своими страстями, дружок, — с укоризной промолвил он.

Тяжело вздохнув, брат Галунье сел. Когда толстуха принесла вино, ее отослали, велев более не возвращаться.

— Красавчики мои, — начал Плюмаж-младший, — мы с братом Галунье не ожидали встретить столь блистательное общество здесь, вдали от городов, от многолюдных столиц, где обычно вы и применяете свои таланты.

— Скажи-ка, — прервал его наемный убийца из Сполето, — Плюмаж, саго mio12, известны ли тебе города, где сейчас есть работа?

И все остальные согласно закивали с видом людей, полагающих, что их достоинства недостаточно вознаграждаются. Сальданья поинтересовался:

— А ты не знаешь, зачем нас тут собрали?

Гасконец открыл было рот для ответа, но почувствовал, как брат Галунье наступил ему на ногу.

Плюмаж-младший, хоть и считался в этой паре номинальным главой, имел обыкновение следовать советам своего помощника, осторожного и благоразумного нормандца.

— Я знаю только, — начал он, — что нас вызвали…

— Это я, — прервал его Штаупиц.

— И что обычно, — продолжал Плюмаж, — когда вызывают нас с братом Галунье, надо кого-то прикончить.

— Caramba! — воскликнул убийца. — Когда дело поручают мне, других звать нет нужды!

Каждый принялся развивать эту тему в меру своего красноречия и хвастливости, после чего Плюмаж подвел итог:

— Так что же, нам придется иметь дело с целой армией?

— Нет, мы будем иметь дело с одним-единственным дворянином, — ответил Штаупиц.

Штаупиц был приближен к особе господина де Пероля, доверенного лица принца Филиппа Гонзаго.

Это заявление было встречено взрывом хохота.

Плюмаж и Галунье смеялись громче других, но нога нормандца все так же оставалась на сапоге гасконца.

Это означало: «Позволь, я поведу».

Галунье с самым простодушным видом поинтересовался:

— И как же зовут этого великана, который будет сражаться с восемью?

— Из которых, раны Христовы, каждый стоит полудюжины добрых вояк! — добавил Плюмаж.

Штаупиц ответил:

— Герцог Филипп де Невер.

— Но говорят, он при смерти! — воскликнул Сальданья.

— Еле дышит! — добавил Пинто.

— Совсем обессилел! Лежит в постели! В последней стадии чахотки! — наперебой кричали остальные.

Плюмаж и Галунье не произнесли ни слова. Нормандец чуть заметно кивнул и отодвинул свой стакан. Гасконец последовал его примеру.

Их внезапная серьезность не могла не привлечь внимания остальных.

— Что вы знаете? Что вам известно? — посыпалось со всех сторон.

Плюмаж и его помощник молча переглянулись.

— Какого дьявола! Что все это значит? — воскликнул изумленный Сальданья.

— Можно подумать, — вступил Фаэнца, — что вы собираетесь бросить дело.

— Не слишком-то обольщайтесь, красавчики, — веско промолвил Плюмаж.