Традицию, наследие мысли человечества, века неустанных попыток великих и поэтому несчастных людей осмыслить свое место в бескрайних просторах Духа так просто забыть, так просто подвергнуть осмеянию и забросить в дальний угол, так просто отвергнуть со смехом современного циника и веселого реалиста. Этот подход распространен шире, чем можно было бы подумать, не только среди невежественной толпы, но и среди самих эзотериков. Взять для примера хотя бы отрывок из работы Ю. Стефанова о Рене Геноме, который якобы сражался с «лицемерием, разладом, вторгшимся в самую сердцевину бытия, непрекращаемым и зловещим лицедейством. А вот мэтр Папюс шагу не мог ступить без таких костюмированных балов… Словом, перерядиться в некого оккультного Пьеро, разыграть соответствующую комедию дель артс перед шкафом, внутри оклеенным золотой бумагой, в котором хранятся символы всех главных религий… Неудивительно поэтому, что когда повеление бесплотных сущностей было исполнено и Генон стал гроссмейстером новоиспеченного Ордена, Папюс с треском выставил его из всех своих золоченых шкафов…».

Ну что здесь сказать? Да, шкафы. Кому и Ковчег — ящик.

Невозможно, как известно, подтвердить факт непосредственной преемственности современных эзотерических организаций от древних герметических обществ. Однако непреходящей ценностью являются для современного человека, во-первых, сам факт сохранения памяти о великих древних исследователях Неведомого в трудах и мыслях современных эзотериков, а во-вторых, интерпретация ими идей и доктрин своих легендарных предшественников в свете современных представлений о строении мира и человека.

Е. Л. Кузьмишин

Папюс и Pistis Sophia

Раннехристианский трактат Pistis Sophia (в дословном переводе с греческого — Вера-Премудрость)[2] названный этим именем его первым переводчиком, известным немецким египтологом Морицем Готтхилфом Шварце но имени одного из Эонов поздней христианско-гностической космологии (оригинальное название, встречающееся в самом тексте — Книги Спасителя), был переведен на коптский язык, вероятно, в начале IV века н. э. и является интерпретацией не сохранившегося греческого оригинала, гипотетически датируемого концом III века н. э.[3]

К сожалению, нам остается лишь гадать, к какой религиозно-философской системе, существовавшей в рамках раннехристианской (т. е. гностической) гетеродоксии, принадлежит трактат, поскольку мысль о том, что его авторство принадлежит одному из последователей гностической школы Валентина, или даже что он является экзегетическим текстом, написанным самим Валентином (следовательно, написанным не позднее II века), популярная среди исследователей в XVII 1-начале XX веков, впоследствии не нашла серьезных, научно обоснованных подтверждений. По сей день, однако, наиболее вероятной остается версия появления трактата из-под пера продолжателя (или одного из продолжателей) традиции наиболее поздних валентиниан III века н. э.

Даже сейчас, спустя 65 лет после обнаружения в апреле 1945 года обширной гностической Библиотеки Наг-Хаммади, общий объем текстов которой даже превышает объем исследуемого Папюсом манускрипта, его значение трудно переоценить. Он является самым объемным из позднеантичных гностических текстов (свыше 380 страниц коптского текста в разных переписанных версиях[4]) и самым поздним из них. Автор (авторы) его словно чувствовал грядущую — спустя лишь очень немного лет — окончательную победу церковной ортодоксии, когда будет уже не до написания «еретических» текстов такого объема и масштаба и уж тем более не до их более или менее свободного распространения, и потому хотели срочно успеть сказать посвященному читателю всё то, что до тех пор оставалось за скобками в других гностических текстах. Похоже на то, что эта задача оказалась успешно выполненной, хотя в трактате (так или иначе, данное обстоятельство было отмечено Папюсом в его работе) имеется ряд «фигур умолчания» и не до конца раскрытых тем.

Действительно, трактат носит ярко выраженный инициатический характер, и не случайно он так заинтересовал Папюса, имеющего более чем прямое отношение к самым различным инициатическим организациям рубежа XIX–XX вв., а «старшая современница» Папюса, Елена Петровна Блаватская, в своей статье Pistis Sophia трактует фразу из трактата о том, что «Иисус провел 11 лет с учениками у подножия Масличной горы» как намек-указание на преддверие последней, двенадцатой ступени Высшей Инициации[5].