…я уже не юная любовница. И уже не надменная богачка. Года промелькнули. Я, дружочек, Блудница Вавилонская, потому что я живу в Вавилоне и играю в его Вавилонские игры. Я такая стерва, что просто вырви глаз — такая кислая: чистый лимон. На зуб меня не пробуй. Зуба не будет тут же. Вылетит изо рта, как уголек. Ну что, что держишь меня на руках?!.. Снял со Зверя, на коем я сидела верхом, и держишь меня на руках? Думаешь перевоспитать?.. Напрасный труд. Только вспотеешь. Не старайся. Ты видишь, какие у меня хищные, острые зубы?! Я крашу их в разный цвет — в красный, черный и серебряный. Краску серебрянку мне добывает из-под земли один знакомый художник. Он художник по телу. Ну, тело для смеху расписывает кисточками и протыкает иголками. Такие узоры — закачаешься. Я попросила его: он сделает и мне. И я буду живая картина. Или книга. Ты знаешь, я же выезжаю на своем Звере по ночам на улицы сумасшедшего, как и я, Вавилона, надеваю сумасшедше красивые одежды, заработала я денег и купила роскошных тканей на свои кровные. И сама, кривою иглой, сшила платья себе и юбки. Одну юбку — из розово-алого шифона, расшитого золотыми пчелами. Другую — темно-синюю, из тяжелого шелка, усаженного серебряными крупными звездами. И на грудь накидку — красную, как кровь. И еще поверх всего этого — прозрачное газовое длинное платье, длинное, как метель, как пурга, что воет ночью, как поземка, — чтобы вокруг ног вилось поземкой, чтоб, когда на Звере по улицам еду, метелью дикой по лицам человечьим мазать, по ногам белой метлой мести. И еду, и скалю зубы. И от меня во мрак шарахаются ночные прохожие. Пьяницы крестятся со страху. Девушки, ночные охотницы, приседают, глазки закатывают. Старухи — те меня стараются осенить крестным знаменьем. А я все еду на Звере. И Зверь на меня огненным глазом косит. И я над Вавилоном лечу. В небе лечу. А знаешь, глаз Зверя похож на твой глаз. Ну да! Как это я раньше не догадалась.

Ну зачем ты так сжимаешь меня в объятьях?! Ты что, и вправду любишь меня?! Меня нельзя любить. Я Блудница Вавилонская. Я кормлю Зверя из рук. Меня боятся. Мной пугают детей. А грудь моя еще соком налита. Еще ни одной морщины не прорезано ни на лбу, ни на шее, ни на щеках. А какие серьги у меня — полумесяцы! Золотые, тяжелые… Золото, дружок мой, тяжелое. Богатство много пудов весит. Ты с ним не справишься. Твои мышцы для другого созданы. Чтоб на руках женщин таскать?! Ох, уморил… Ну, опусти меня на землю!.. Ах, не желаешь?!.. А что ты желаешь?!..

Несешь меня к разобранному ложу… к нищему, бедняцкому своему… и не боишься с Вавилонскою Блудницей спать?!..

Я ведь сожгу тебя дыханьем… чревом сожгу… пепел от тебя останется, мужик… я ведь не пожалею… что ты делаешь!.. меня так никогда… никто еще не целовал… зачем ты так нежно гладишь полушарья грудей моих… мои груди нужно сжимать безжалостно, давить их кулаками, вонзать в них ногти и царапать их, процарапывать вдоль них алые полосы, красные письмена… Меня надо, перекрестясь, насиловать, как насилуют ночью бегущих из гостей дур-девиц в подворотнях!.. а ты что творишь… языком лижешь мне мочки ушей моих, вынувши тяжелые полумесяцы золотые из ушных раковин… ты ведешь языком, как теченьем широкой реки, по шее моей, знавшей лишь укусы и засосы, лишь следы от удавок и душащих пальцев, по ключицам, открывая, как ключом, тайну забытой века назад нежности моей… ты целуешь мне сосцы мои — а ведь их только мяли, крутили, давили в вожделеющих пальцах… ты целуешь, спускаясь губами все ниже, ребра мои, живот мой… эх, живот!.. да ведь если б ты, живот, еще рожал… я бесплодна, дружочек, я бесплодна… никогда чрево мое не зачинало ни от кого… потому я и стала смеяться над небом разноцветными, страшными зубами, скалясь, глумясь… а ты целуешь пустой черный бочонок, кадь пустую, ударь — и зазвенит… зачем ты ведешь губами все ниже?!.. что ищешь ты пылающим, трепещущим языком, куда ты суешь его, куда… что под губами твоими встает, поднимается, катится в рот твой розовым жемчугом… пусти… не надо… я недостойна… я же нечестивая… я же Блудница… не открывай меня… не входи меня… никто не должен чужой войти в ворота Вавилона… а родной может?!.. а если я тебе — родной?!..