— Ты еще долго оставался на Земле?

— Несколько месяцев. Достаточно долго, чтобы обнаружить, что все мои знакомые зеленеют, стоит им ко мне приблизиться. Я принялся оплакивать себя и себя же ненавидеть, не знаю, что хуже. Знаешь, я даже хотел покончить с собой, дабы избавить мир от этой напасти.

Раулинс сказал:

— Я не верю. Некоторые люди попросту не способны на самоубийство. И ты один из них.

— Благодарю, но я сам знаю об этом. Будь добр заметить, я жив еще до сих пор. Сперва я ударился в лучшие из наркотиков, потом начал пить, затем принялся отыскивать разнообразнейшие опасности. И вот жив еще. За один месяц меня по очереди лечили в четырех нейропсихиатрических клиниках. Я пытался носить свинцовый шлем с мягкой прокладкой, чтобы задерживать излучение мысли. Но это было то же самое, что пытаться ловить ведром нейтроны. Я даже умудрился вызвать панику в одном из публичных домов на Венере. Все девицы выскочили в чем мать родила, едва почувствовав этот запашок. — Мюллер сплюнул. — Знаешь, я всегда мог находиться или не находиться в компании. Находясь среди людей, я был добродушным, сердечным, проявлял дружеские чувства. Не такой сердечный паинька, как ты, чрезмерно тактичный и вежливый… и все же я мог находить общий язык с людьми, болтать с ними, развлекаться. А потом отправлялся в путешествие года на полтора, никого не видя, ни с кем не разговаривая, но мне тоже было хорошо. Лишь в ту минуту, когда я навсегда отрезал себя от человечества, я обнаружил, что на самом-то деле люди мне необходимы. Но теперь с этим покончено. Я подавил в себе эту тягу, сынок. Я могу провести в одиночестве и сто лет, не тоскуя по живой душе. Я перестроил себя, чтобы видеть человечество так же, как оно видит меня… и теперь оно для меня — нечто угнетающее, вызывающее неприязнь, словно изувеченное создание, которое лучше обойти стороной.

Чтобы вам всем гореть в аду! Я никому из вас не должен, никого не люблю. У меня нет никаких обязанностей перед вами. Я мог бы оставить тебя здесь, чтобы ты сгнил в этой клерке, Нед, и ни разу бы не испытал укоров совести по этому поводу. Я мог бы приходить сюда дважды в день и улыбаться твоему черепу. И не потому, что я ненавижу тебя лично или же всю Галактику, полную тебе подобных. Просто-напросто потому, что не воспринимаю тебя. Ты для меня — ничто. Ты меньше, чем ничто. Горстка праха. Я уже знаю тебя, ты знаешь меня.

— Ты говоришь так, словно принадлежишь к другой расе, — задумчиво сказал Раулинс.

— Нет, я принадлежу к расе людей. Я наиболее человек изо всех вас, потому что я единственный, кто не может скрыть своей принадлежности к людям. Ты чувствуешь это? Ощущаешь эту вонь?

То, что живет во мне, есть и в тебе. Слетай к гидрянам, они помогут тебе вызволить это из себя. А потом от тебя также начнут разбегаться люди, как это было со мной. Поскольку я свидетельствую от имени человечества, говорю правду. Я тот мозг, что случайно оказался не скрыт под мышцами и кожей. Те внутренности, отходы, существование которых мы предпочитаем не признавать. Я — это всевозможная ложь, жадность, вспышки ненависти, болезни, зависть. Я тот, кто ощущал себя богом. Мае дали понять, что я на самом деле.

— Почему, — спокойно спросил Раулинс, — ты решил прилететь на Лемнос?

— Мне подсказал эту мыслишку некто Чарльз Бордман.

Раулинс вздрогнул от неожиданности, когда прозвучало это имя.

— Знаешь его? — спросил Мюллер.

— Ну да, знаю, разумеется. Он… он., крупная фигура в нашем правительстве.

— Что же, про него можно сказать и так. Так вот, этот самый Бордман отправил меня на Бету Гидры IV. Да-а, он не завлекал меня обманом, ему не пришлось прибегать ни к одному из своих не особо чистых способов. Он слишком хорошо знал, что я из себя представляю. Он просто-напросто сыграл на моем честолюбии. Он напомнил мне, что есть планета, населенная чужаками, чужими разумными существами, и надо, чтобы там появился человек. Скорее всего, это работа для самоубийцы, но одновременно — первый контакт человечества с иной расой существ, наделенных разумом, так что не хотел ли бы я взяться за это?

Разумеется, я захотел. Он предвидел, что я не смогу противостоять такому предложению. Потом, когда я вернулся в этом своем состоянии, он какое-то время старался избегать меня… может быть из-за того, что не мог вынести этой эманации, может быть из-за чувства вины.

Но в конце концов я подловил его и сказал: «Посмотри на меня, Чарльз, вот каким я стал. Посоветуй, куда мне отправиться и чем заняться». Я близко подошел к нему. Почти вплотную. И лицо его покрылось потом. Ему пришлось принять таблетки. Я видел отвращение в его глазах. И тогда он напомнил мне об этом лабиринте на Лемносе.

— Почему?