— Схемы расположения войск противника. Его военных баз. Складов его оружия и боеприпасов. Дислокаций и передислокаций. И многие другие схемы. В частности, — тонкие язвительные старческие губы улыбнулись, — вы должны будете назубок знать схемы наиболее действенных современных истребителей-бомбардировщиков. В том числе и невидимки — «Стеллс», и самолеты программы «Меру», и…

Старик замолк. Молчала и Мария. На миг ей показалось: в тюремной каморе школы для международных шпионов идут часы. Громко идут: тик-тик, так-так.

Или это стучало у нее в висках?

Или это… стучали… ее кастаньеты… ее кастаньеты для олы… для сегидильи… для сапатеадо… те, что она оставила там, в Москве…

— Так, хорошо, — сказала она сухими губами. — А еще?

— Еще вы должны будете в скором времени знать и различать типы кораблей и подводных лодок. Знать, чем опасна та или иная конструкция лодки или корабля. Та или иная модель пушки. Ракеты. Истребителя. Вас будут посвящать в новейшие разработки оружия, ведущиеся в крупных странах мира. Мир втягивается в новый виток насилия, и надо уметь противостоять насилию. Обезвреживать его.

— Насилием?..

Ее язык опередил ее. Старый генерал, откинув голову, как огромный старый кондор, прищурясь, сверху вниз, как со скалы, поглядел на нее острыми камешками глаз.

— Вопрос по существу. Разумеется, насилием. Вы правы. Ничем другим его не остановишь. С ворами надо говорить на воровском жаргоне, тогда они тебя поймут. Со смертью — на языке смерти.

— Почему… не любви?..

Он медленно повернул к ней все лицо. Теперь круглая, чуть расплющенная, с резьбой морщин, загорелая тарелка его лица находилась напротив ее лица, ее широко открытых под вуалью глаз.

— А вы что, монахиня, что задаете мне такие вопросы? Вас же прислал ко мне Беер?

— Я танцовщица.

— Танцовщица… Хм!.. Все равно. Хоть судомойка. Мне это все равно, откровенно говоря. С любовью в нашем мире дело плохо, видите ли, сударыня. А вы что, сами этого не понимаете? Вам недостаточно доказательств? Вам еще не объяснили? Сегодня вечером для слушателей фильм. Поучительный весьма. После занятий с инструкторами и ужина вас вместе с другими слушателями Школы отведут в кинозал. Советую вам смотреть это кино возможно более внимательно.

Генерал поднялся с железного стула с деревянным сиденьем, упершись руками в колени, кряхтя. Под кителем явственно обозначилось брюшко. Вдруг он сделал шаг к ней. Протянул руки. Она не успела отшатнуться. Он медленно, бережно снял с нее шляпку с вуалью. Положил на кровать. Нежно коснулся заскорузлым большим пальцем ее вспотевших, пахнущих соком губ.

Лучше бы она не смотрела этот фильм. Не смотрела, не смотрела!

Но у нее были глаза, и они глядели на все это сами. Без ее ведома. Не подчиняясь ее приказу.

Губы ее шептали: «Танатос, Танатос». Нельзя смотреть в его глаза. Зачем она в них глядит?

И что такое смерть, господа?! Что такое смерть?!

Мария сидела в темном кинозале, сцепив зубы. Пальцы ее вклеились в подлокотники кресла. Она шептала себе сквозь зубы: caprichos, caprichos. Не было нового Гойи. Была только она. Она одна. Вот ЭТО — станцевать?!

Она и ЭТО станцует, господа. Дайте срок.

Завтра?!

Нет, сегодня. Уже сегодня. Ждать нельзя.

Она станцует Злу — Зло?!

Она станцует Злу — Добро. И забеременеет от Ивана. И родит мальчишку. Лучше всего мальчишку. Девочки же так страдают. О, девочку не надо, они же так страдают.

Экран погас. Слушатели, не переговариваясь друг с другом, хлопая сиденьями кресел, вставали и расходились из кинозала — каждый в свою спальную камеру.

О Боже, Боже, Боже…

Она быстро перекрестилась в темнеющем зале, где экран уже задергивали плотным черным занавесом — справа налево, по-православному, так, как крестился отец. Она ведь тоже православная. А шепчет всегда, когда страшно: о Мадонна, о Мадонна…

Придя к себе в спальню, она откинула суровое одеяло с матраца; подошла к окну и отдернула черную штору. Окно выходило прямо в белесое, прожаренное на костре солнца, чуть красноватое небо. Оно напомнило ей небо Пиренеев. Далеко внизу текла широкая печальная река. Ни мать, ни отец, ни Иван, ни проклятый Родион, никто и никогда не узнает, где она была и что делала весь этот месяц. Она намажется французским кремом, искусно имитирующим здоровый южный загар. Ее глаза будут блестеть, на смуглой груди будет болтаться маленькая ракушка-рапана на дешевой бечевке, в ушах — сверкать забавные сережки красного золота. «О, я прелестно отдохнула в Египте!.. Я, знаешь, в Каир решила лететь в последний момент, ты уж, Ванька, извини…» И он скажет зло, чуть выдохнув, сгорая от страсти — ведь месяц не обнимал ее: «Querida».

Она рухнула на койку, не раздеваясь. Она не могла раздеться и идти в душ. Ей казалось — из душа вместо воды текут тугие струи крови.