И они собрались и поехали на эту никому не нужную вечеринку на дачу к его отцу, и с ними увязался Станкевич, явился не запылился, пристегнулся, как накладной карман, приклеился липучкой. О, как же она не хотела его видеть! Эти два трясущихся подбородка. Эти золотые часы «Ролекс» на жирном запястье. Эти поросячьи глазки, что остро, умно ощупывали ее, будто искали на ее теле изъяны: так обыскивают при досмотре, при шмоне в тюрьме. И она тоже стреляла в него глазами. Тоже — просвечивала его зрачками насквозь. Знает ли он, где она была весь месяц? Подействовала ли на него эта фальшивая сказочка о вожделенном отдыхе на синем море? Если он знает — будет ли он еще заставлять ее делать то, что она сделала в Монреале? Или он и Беер — одна команда?

Команда. Связка. Компания. Да, возможно, они одна компания, так и есть.

…Когда веселая дачная компания уже сидела за накрытым столом, под стройными краснотелыми соснами, и Ким уже держал в руках запотевшую, только из холодильника, бутылку «Алтайской», и обжигал хохочущую Марию беглым взглядом, и гости шумели и вскрикивали: «Выпьем — и купаться, и на озеро, скорее!..» — а хозяин, обводя всех глазами, шутливо грозил пальцем: покуда женин пирог с грибами не съедите и свининку домашнего копчения не отпробуете — никуда не пущу! — Марии, перед всклень налитой рюмкой, пришла в голову мысль. Она была такой ясной и простой, что она даже вздрогнула от ее жестокой, нечеловеческой простоты.

А ведь Станкевич попросту продал ее Бееру. Продал. Как продают вещь. Как продают драгоценный антиквариат. Венецианское зеркало. Рубин Великих Моголов в оправе из мелких бриллиантов.

Продал. Да, он продал ее.

Почему?!

«Продать живого человека опасно и выгодно. Ну да, опасно, потому что человек, выполняя опасную работу, может умереть. А выгодно — потому что он, работая, может все время приносить тому, кто его купил, деньги. А драгоценность денег не приносит. Она, правда, тоже дорожает… но медленно, с годами, с веками».

— Вы почему не поднимаете вашу рюмку, Мария? Тост мой не понравился? Или вы водку не пьете?.. Бросьте, мне Ваня сказал, что очень даже пьете.

Она очнулась. Повернула голову. Прямо перед ней стоял хозяин. Ким Иванович Метелица. У него было бледное, слишком бледное лицо. Рюмка слегка дрожала в руке. Она заставила себя улыбнуться. Глазами сказала ему: «Прошу, не вспоминайте, что было там, у Беера. Вы не видели этого. Забудьте». Его глаза ясно, твердо сказали ей: «Я не видел этого. Забыл».

— Выпьем, Мария?.. — Он поднял рюмку.

Она осторожно, как скорпиона, взяла со стола свою.

— За что?

— Три великих русских вопроса: что делать, кто виноват и за что, — он усмехнулся. Гости галдели, кое-кто уже опрокинул в рот водку, торопливо закусывал, поддевая на вилки снедь. Мария поймала глазами за дачным, богато накрытым столом веселое лицо Ивана. Иван улыбался ей, смеялся. Сделал ручкой. Рядом с ним сидела его мачеха, молодая жена Кима, беленькая женщина, с виду простушка, с овечьими кудерьками на висках, довольно хорошенькая — губки, глазки, все на месте. — За что, Мария? — Он склонился к ней, и она услышала его уже водочное, алкогольное дыхание. — За что мужчина влюбляется в женщину, Мария? За что она его не любит? За что она любит другого? Вообще — за что мы все так наказаны?

— Чем? — беззвучно спросила она.

Гости звенели рюмками, позвякивали ножами о тарелки; ветер трепал верхушки корабельных сосен, и они гудели, раскачиваясь тяжело, как корабельные мачты в бурю. Ким прозвенел своею рюмкой о ее рюмку, дрожащую в ее маленькой смуглой руке.

— Любовью.

Далеко, через лес, доносился свист бегущей электрички, перестук колес.

Она сама не поняла, как она вышла из-за стола, как, почему пошла за сосны, туда, за красные, горящие в лучах заката стволы. Скрыться от посторонних глаз, укрыться в чащобе, в бору. Она не знала тут и половины приглашенных. Это все были приятели Кима и Ивана, родня и знакомые его молодой жены. Она забрела за сосны, нашла тропинку, ведущую в лес; медленно пошла, побрела по ней. Ей не надо было пить так много водки. Много? Две рюмки? В Испании она пила красную «роху» кувшинами, и ничего. Это просто голова кружилась, голова болела. Красные круги плыли перед глазами. Она еще не осознавала, что после Школы оказалась в России. И теперь ей надо будет каждый день, каждый час ждать телефонного звонка. И резких, четких слов в трубке: «Это ты, агент V25? Здравствуй. Ты завтра летишь в Японию? У тебя первое задание в Японии, готовься. Для инструктажа приезжай по адресу, запоминай…»

Слишком кружилась голова. Мария обняла сосну, как человека. Как обнимала мужчину. Ивана. И тех, кто был у нее до Ивана. Их было не так много. Но всем, кто был с ней, всем было хорошо. Она могла и умела дарить любовь. А ей? Ей было хорошо? Или лучше, чем с Иваном, — никогда и ни с кем? Потому что она любит Ивана, да?