Конан сидел в приемном покое, в кресле с точеными львиными лапами, и мрачно разглядывал два рубиновых шара. Они были совсем одинаковыми и различались лишь тем, что первый лежал на куске синего шелка, а второй покоился в шкатулке, прихваченной королем из сокровищницы. В ярком свете дня оба рубина уже не выглядели темными; они искрились и сверкали алыми искрами, но благородное их сияние казалось блеклым и жалким, не похожим на живой огонь истинного талисмана. Тлеющие угли в сравнении с буйным пламенем костра!

Мрачные думы одолевали аквилонского владыку. Теперь Конан окончательно уверился, что талисман похитили - украли в один из четырех дней, прошедших с того утра, когда он водил сына в сокровищницу. Значит, недаром беспокойство и тревога томили его! И не зря волновалась Зенобия! Что он скажет ей? И что скажет народу Тарантии и своим солдатам, ожидающим на границе?..

Ничего; пока что - ничего. Пропажа камня должна остаться в тайне; во всяком случае, королевские глашатаи не должны трубить о ней на всех площадях и перекрестках. Быть может, камень удастся найти - и найти быстро; тогда слухи и волнения ни к чему. Но если поиски затянутся…

Мысли были невеселыми, но сам Конан оставался спокоен. Жизнь его была пестрой, как узор полированной яшмы; полоска - темная, полоска - светлая, там - яркое пятно, тут - клочок мрака. Случалось, он крал, случалось, крали у него; однако, рано или поздно, он возвращал похищенное или снимал голову с похитителя. В нынешней проблеме не имелось ничего нового и осложняли ее лишь два обстоятельства: во-первых, пропажу надо было сыскать поскорей, так как он намеревался отправиться к войскам через половину луны; во-вторых, он был королем, а не бездомным бродягой, и не мог самолично рыскать по городу и своему дворцу в поисках утерянного талисмана.

По зрелом размышлении Конан решил, что в дело придется посвятить как минимум двух человек - Зенобию и Паллантида. Королеве он доверял всецело и надеялся, что она даст мудрый совет; что же касается начальника дворцовой стражи, то без него Конан не мог обойтись. Паллантид был его руками и глазами; к тому же, капитан и так многое знал.

Теперь стоило призадуматься над тем, какие отдать распоряжения Паллантиду, но к этому вопросу король собирался вернуться после беседы с ювелиром и нанявшим его койфитом. Безусловно, сир Лайональ, болтливый придурок, не крал камня - собирался, но не успел; кто-то более хитроумный обошел койфитского шакала, подставил его под королевкий гнев и подозрение. Кто? Вероятно, человек, снабдивший крысу Лайоналя лотосовым порошком и снадобьем, от коего замки в одночасье осыпались ржавчиной… Не из простых мерзавцев! Либо опытнейший местный вор, либо мастер из числа заморанских грабителей, либо маг, адепт Черного Круга… О последней возможности Конан думал с содроганием и яростью; он предпочел бы иметь дело со всеми шадизарскими искусниками,*) но не с магией и колдовством.

В дверях приемного покоя появилась приземистая фигура Альбана - в панцире, украшенном львиной головой, но без шлема. Он топтался в замешательстве, не решаясь нарушить размышления владыки.

– Государь… Смею ли я…

– Смеешь, - буркнул Конан, окинув воина хмурым взглядом. - Ну, выкладывай! Что там у тебя?

– Фарнан, мой повелитель.

– Фарнан? Так чего ты ждешь? Тащи его сюда!

– Твоя воля, владыка! - Альбан поклонился и ринулся из зала.

– Стой!

Десятник замер, раскрыв рот и выжидательно уставившись на короля.

– Этого, сира Лайоналя, тоже волоки… И пусть придет Паллантид!

– Слушаюсь, мой государь! - и десятник с грохотом выскочил за дверь.

Конан посмотрел ему вслед и покачал головой. Изящными манерами Альбан не отличался, зато был верен, крепок и силен. В прежние времена, в эпоху правления Вилера и Немедидеса, королевскую гвардию набирали сплошь из сыновей благородных аквилонских родов, опытных в обращении с оружием, но временами склонных к самовольству и даже прямому мятежу. Конан этот обычай изменил, как и многое другое, и теперь среди Черных Драконов и их старшин были преимущественно люди простого звания, тарантийцы, шамарцы и гандерландцы, воины искусные и верные. Если и попадался кто из рыцарского сословия, так непременно пуантенец; они славились преданностью, и за каждого такого бойца ручался граф Троцеро.

Но Альбан был из простых. Хороший парень этот десятник, размышлял Конан, верный и честный, но порой на него нападало что-то непонятное, вроде столбняка, и тогда Альбан замирал, выпучив глаза и приоткрыв рот, и только помахав перед его лицом рукой можно было вывести беднягу из такого состояния. В юности он лицедействовал - выступал на площадях с балаганом, изображая глупых мужей или неудачливых любовников, но потом собратья по ремеслу выгнали его: нередко посреди представления он словно обращался в камень, и партнерам приходилось отвлекать внимание публики, кривляясь, прыгая и подталкивая приятеля, чтоб привести его в себя. Вероятно, солдатское ремесло больше подходило Альбану; изгнанный с подмостков, он прослужил в армии лет десять и в битвах в столбняк не впадал.