Собственно, весь этот текст Мишка составил из ответов, на вопросы, которые, в соответствии с ритуалом, должны были задаваться каждому из неофитов в отдельности: «Кто ты? Зачем пришел? Чего хочешь? Что можешь? Готов ли пройти испытание?» и прочих. Ответы дед перечислил Мишке, перед тем, как оставить одного в лесу, но заучивать не заставил — еще одно свидетельство того, что текст не был каноническим и в ответах допускалась некоторая, хоть и небольшая, вольность. Сейчас Мишка этим и пользовался. С одной стороны, хоровое исполнение придавало ритуалу дополнительную торжественность, с другой — никто из отроков ничего не перепутает и не собьется с необходимого настроя — кто его знает: какие испытания придется выдержать?

Я готов выдержать все испытания и искусы,
Кои сочтены будут необходимыми славными воинами ратнинским,
Пред ликом Перуна Громовержца, под взыскующим взором предков,
И в окружении дружины Перунова братства.
Клянусь на стезе воинской свято блюсти законы воинского братства,
Обычаи старины, завещанные нам предками, и деяния свои
Направлять к вящей славе воинского сословия и пользе ратнинской сотни.
Буде же отступлю от сей клятвы, хоть в малости, да покарает меня
Перун Громовержец огнем небесным, оружием вражьим
Или рукой побратимов из дружины Перуновой!

Слова «воинского сословия» были откровенной отсебятиной, но зато, кажется, никто не заметил, что было пропущено обещание беспрекословно подчиняться приказам. Мишка рассчитывал на то, что термин «воинское сословие» прикует к себе внимание ратников, как всегда случается, когда оратор удачным, коротким и емким термином описывает комплекс проблем, более всего волнующих аудиторию. В данном случае, озвученная формулировка четко и недвусмысленно проводила границу: вот мы, а вот все остальные. Это не могло не привлечь внимания и не понравиться. Судя по реакции ратников, прием удался, и Мишка решил продолжить так, чтобы еще некоторое время держать на себе внимание аудитории, оставляя ее в убеждении, будто все идет так, как надо. Даже лучше, чем предполагалось. Он поднялся на ноги и, согнувшись в поклоне, положил перед собой на землю меч, отнятый у Тихона.

— В знак почтения и преданности, Младшая стража кланяется воинам ратнинской сотни мечами добытыми отроками в походе!

Меч был, конечно не тот, но все поняли мишкин символический жест правильно. Секунда тишины, а потом невнятный, но явно одобрительный говор — проняло!

— Встать! Равняйсь! Смирно! Слава ратнинской сотне!

— Слава ратнинской сотне! — дружно и, что особенно порадовало, весело откликнулись отроки.

Повтором здравницы Мишка подчеркнул окончание своего «выступления», передавая бразды правления дальнейшим действом жрецу.

«Интересно, кто же там — под медвежьей головой — прячется? Некоторых, конечно, и в масках узнать можно — вон рыжая бородища Луки Говоруна, а вон дед, десятник Егор — еще не до конца зажившая рана от стрелы, ратник Гаврила Пузан — с таким брюхом ни под какой маской не спрячешься…»

— А конь-то Утинка,[19] и меч его! — прервал мишкины размышления чей-то возглас.

«М-да, сэр, кликуха-то у Тихона в Перуновом братстве, отнюдь не почтенная».

— Заткнись! Не к месту болтаешь! — зло рявкнул Лука, давно опознавший коня и оружие племянника. И тут же, сам себе противореча, спросил: — Что с ним?

Мишка уже было открыл рот для ответа, но сзади раздался голос кого-то из ратников, гонявших по его лесу (Мишка даже и не заметил, как они подъехали):

— Без памяти он… всю морду на сторону свернуло… к Настене повезли. Я велел сказать, что с коня неудачно упал.

Все взгляды опять скрестились на Мишке, постаравшемся изобразить спокойствие и достоинство, что «в костюме Адама до грехопадения» сделать было весьма непросто. Среди ратников прошелестело слово «Бешеный», и на капище воцарилась тишина — похоже, каждый пытался представить себе, что же такое сотворил с Тихоном этот непонятный мальчишка, как ему это удалось, и что бы делал он сам, окажись на месте Тихона.