Образ, возникший из записок и документов, раздражал Анну. Какая же все-таки Ханна была убогая и ограниченная.

Потом Анна поняла, что Ханна была такая же, как большинство, и, впрочем, люди остались такими и сегодня. Когда новые факты угрожают нашим впитанным с молоком матери образцам, редко встречаются разумные люди, с восторгом принимающие новое. Чаще бывает по-другому: «Я знаю, что мне нравится, поэтому не смущайте меня и не сбивайте с толка своими новыми взглядами». Она и сама так поступает, автоматически отбрасывая знание, не соответствующее ее системе ценностей. В то же время она слепо, не сомневаясь, принимает вещи, подтверждающие ее знания и оправдывающие ее поступки.

Так поступала и Ханна.

Просто тогдашние прописные истины отличались от сегодняшних, которые, по сути оставшиеся такими же, тоже постепенно опровергаются научными доказательствами и уступают место новым идеям.

Анна была, что называется, рассудительной и сознательной. В прочитанных ею исследованиях много говорилось о несправедливостях в отношении женщин. Эти несправедливости вызывали горечь, чувство, которое можно легко прочитать на лицах многих женщин и даже услышать в их смехе.

– Я хочу верить в справедливость мира, – вслух сказала Анна фотографии Ханны, стоявшей в рамке на ее рабочем столе. – Мне нужна эта справедливость, понимаешь? Мне нужен мир, в котором добродетель вознаграждается, а зло наказывается. И тогда мир обретет смысл.

«Господи, какую глупость я несу!

Это же большая глупость, чем вера Ханны в несправедливого Бога. Да это к тому же и более жестоко. Это вера в справедливость, требующую от нас жертвы за грех. В справедливом мире не насилуют маленьких девочек.

Но все же послушай меня, бабушка! Люди всегда мечтали о добре, всегда стремились построить новое, справедливое общество. И тебе тоже досталась часть этого нового общества – пенсия, горячая вода, ванная и туалет.

Разве это не достойно человека?

Я всегда удивлялась состраданию женщинам, ибо какой в нем толк? Есть более подходящие слово: эмпатия. Если верить психологам, способность человека к эмпатии зависит от того, насколько сильно его любили в детстве, от проявленной к нему заботы и уважения. Но мальчиков часто любят больше, чем девочек, и тем не менее они вырастают слишком вялыми, чтобы чувствовать мучения других людей. Или это не так?

Мама всегда сочувствовала слабым, больным и обездоленным. Наверное, это оттого, что Юханну любили больше, чем обычно любили детей, родившихся на переломе столетий.Теперь новые мысли и новые записи. Была ли любовь отца причиной, по которой Юханна требовала для других то, что получила в детстве сама? Мама активно занималась политикой всю свою сознательную жизнь, именно она и ее поколение добились строительства народных домов, движимые убеждением, что справедливость возможна и на земле. И эти же люди воспитали поколение разочарованных мужчин и женщин, совершенно неподготовленных к бедам и невзгодам, неподготовленных к смерти».

Анна снова посмотрела на фотографию Ханны:

– Ты радовалась, когда умер Рикард Иоэльссон. Я плакала, когда со мной развелся Рикард Хорд. Ты открылась радости и осталась с ребенком, а я только родила ребенка, когда узнала, что мой муж уже полгода изменяет мне с коллегой. Я проливала слезы над кроваткой новорожденного. Друзья уговаривали, что так будет лучше для меня. Это неправда, это было хуже – и для меня, и для ребенка. Ты же никогда не плакала, и слезы потекли из твоих глаз только после смерти моего деда.

Она перелистала страницы назад, до рассказа о Ханне и платке. Это описание Анна так и не смогла дочитать до конца, и теперь понимала почему. Она собственной кожей чувствовала стыд Ханны.

Она помнила каждую секунду того дня.

Они приехали на какой-то праздник на виллу в Лидингё. Там собралось много коллег из газеты. Шел дождь. Анна была тогда на восьмом месяце. На ней была накидка из серебристой ламы. Она была бледная, тихая, печальная. Как только все встали из-за стола, Рикард исчез в спальне вместе с соседкой по столу – жгучей брюнеткой, похожей на татарку. Она осталась одна. Люди старались не встречаться с ней взглядами. Ее не стало, остался один только стыд. Она не помнит, как вышла из дома, как шла по дороге, как рядом откуда-то появилось такси, на котором она приехала домой.

На следующий день он захотел с ней поговорить.

Она не желала его слушать.

Он всегда хотел говорит с ней о своих «прыжках в сторону», как он это называл. Она должна его понять.

Но она никогда его не слушала и не желала ничего понимать. Он хотел прощения, но она не могла простить.

В первый раз им удалось поговорить лишь через много лет после развода. Но день был выбран неудачно, так как Рикарду надо было через час улетать в Рим, на какую-то экологическую конференцию. Надо попробовать еще раз. Ради детей, сказал он.

– Ты ведь живешь в том же доме, что и мы, – сказала она. – Но наши дети находятся в лучшем положении, чем другие, – они не слышат постоянных ссор.