Оливия наблюдала, как Клейтон подходит к старому горному пони, нервно переступавшему с ноги на ногу перед телегой. Животное было совершенно невообразимой масти. Создавалось впечатление, что кто-то пошутил, беспорядочно разбрызгав коричневую, серую и белую краску по его косматой шкуре.

Забавное существо раздраженно фыркнуло. Оливии показалось, что из его ноздрей вырвались маленькие белые облачка.

Клейтон принялся гладить пони, одновременно приговаривая что-то по-русски. Насколько Оливии удалось разобрать, он объяснял животному, что скоро пойдет снег.

Уши пони дважды дернулись, но вскоре животное успокоилось. Клейтон осторожно снял кусочки льда, прилипшие к его морде. Сейчас перед Оливией снова был Клейтон-юноша, которого она когда-то знала. Терпеливый. Добрый. Заботливый. Он все еще существовал, хотя Клейтон-мужчина, вероятно, запрятал его куда-то очень далеко.

– Почему ты передумал и все же решил отвезти меня в Санкт-Петербург? – спросила Оливия. Она все утро собиралась задать этот вопрос, но постоянно откладывала. Тем не менее она должна была услышать ответ.

Он надвинул на лоб грубую шапку из овчины. Даже в простой русской одежде Клейтон не был похож на крепостного крестьянина, хотя, очевидно, именно это было задумано. Но этот наряд странным образом подчеркивал суровость лица и твердый взгляд Клейтона.

– Я должен выяснить, как Аршун меня вычислил, – ответил он.

Оливия облегченно вздохнула.

– Значит, это не потому, что я попросила?

– Нет. – Он достал из кармана морковку.

– Слава Богу! – воскликнула Оливия.

Он посмотрел на нее с удивлением. Его рука с морковкой замерла в нескольких дюймах он носа пони.

– А я-то думал, что ты всегда предпочитаешь находиться в центре внимания.

Пони дернулся к морковке и схватил ее. Телега чуть-чуть продвинулась вперед.

– Уже нет, – ответила Оливия. Теперь она делала только то, что должна была делать, даже если никто об этом не знал.

– Трудно поверить, – пробормотал Клейтон. Он забрался в телегу и устроился рядом с Оливией. Старая крестьянская повозка была рассчитана только на одного человека – кучера, поэтому они оказались тесно прижатыми друг к другу, и тот факт, что их тела разделяли плотные слои одежды, похоже, никак не повлиял на интимность момента. По крайней мере для Оливии. Клейтон же, судя по всему, ничего не заметил.

– Не вижу способа переубедить тебя, не подтвердив твое мнение обо мне, – продолжала Оливия. – Ведь если я расскажу, какие добрые дела я сделала, не ставя их себе в заслугу, то получится, что я поставлю их себе в заслугу.

Клейтон сунул правую руку за под тулуп, надетый поверх плаща.

– Ты могла бы сказать мне правду. Почему ты так стремишься в Санкт-Петербург.

Правду? Как она могла ее сказать? Ведь тогда Клейтон возненавидит ее еще сильнее, если такое вообще было возможно.

Правда же заключалась в следующем: она хотела остаться в России, чтобы задержать здесь его. Подальше от фабрики. И если ей удастся задержать его хотя бы ненадолго, на фабрике накопится достаточно денег, чтобы оплатить долговые расписки, ему принадлежавшие. До похищения ей удалось договориться о некотором количестве новых контрактов, так что в ее отсутствие фабрика продолжит работать. В отличие от отца она знала цену хорошим клеркам. Они будут все держать под контролем до ее возвращения.

Но рассказать об этом Клейтону Оливия не могла. Ведь тогда он может передумать и поспешит в Англию, чтобы покончить с фабрикой.

Да, ею руководили корысть и расчет, но это был единственный шанс спасти фабрику.

– Я же тебе уже говорила, что хочу попытаться спасти царя, – пробормотала Оливия.

Она действительно хотела спасти царя – желание было вполне искренним. Восемь лет она делала все возможное и невозможное, чтобы добрыми делами заслужить отпущение главного греха своей жизни – своего участия в том, что произошло с Клейтоном. И теперь, если она могла спасти чью-то жизнь, то хотела во что бы то ни стало это сделать. «Смерть» Клейтона стала душевной раной, которая так и не зажила.

Прислушиваясь, Оливия ждала у двери своей спальни с сумочкой в руке. Ей удалось распахнуть дверь как раз в тот момент, когда мимо проходил отец.

– Папа!

Он резко повернулся к ней – в руке трость, лицо же – скорее удивленное, чем сердитое. Возможно, хоть сегодня папа сумел понять, что пришел к неверным выводам относительно Клейтона. Ведь не он, а кто-то другой в ответе за преступления на фабрике.

– Иди спать, детка, – сказал отец и похлопал ее по щеке.

– Я иду с тобой в суд, папа. Мне необходимо увидеть Клейтона.

Лицо отца покраснело.

– Никуда ты не пойдешь.

Оливия всегда слушалась отца. Так было правильнее… и безопаснее. Прошлым летом отца укусила его любимая лошадь. Несчастное животное в тот же день пристрелили.

Но теперь-то речь шла о Клейтоне!

– Нет, я пойду!

Она оказалась на полу раньше, чем поняла, что произошло. Отец ударил ее по ногам тростью.

Она стала растирать ногу. Неужели отец ударил ее? Ведь он ни разу не поднял на нее руку после того, как она вышла из школьного возраста.