Вечером прибывших офицеров собрал новый начальник штаба генерал Алексеев. Беседовал с каждым отдельно в присутствии своего генерал-квартирмейстера Пустовойтенко. Многие офицеры выходили из кабинета с радостными, счастливыми лицами. Дошла очередь до Вяземского. Алексеев встретил его очень ласково, но расстроился, когда Вяземский попросил оставить его в полку.
– Ну что же, Аркадий Иванович, воля ваша! Ваш полк, насколько мне известно, выведен в тыл на отдых. – Он глянул на Пустовойтенко, тот кивнул. – Поэтому задержитесь на несколько дней, надо обновить карты и все сведения о положении на вашем участке, надо помочь.
После Вяземского вызвали Адельберга. Александр Петрович пробыл у генералов недолго, не больше пятнадцати минут, и вышел недовольный.
– Ну как? – обратился к нему Вяземский.
– Приказано задержаться на три недели.
Они пошли в конец коридора и закурили у открытого окна.
– Ну, три недели – невеликий срок, а в чём причина, какие резоны? – спросил Вяземский.
– Резоны простые, ваш Северо-Западный фронт делят на два: на Северный и Западный, и придётся создавать два управления фронтами, два генерал-квартирмейстерства, подбирать офицеров, определять направления и разделительную линию по задачам, в общем, много чего. Алексеев сказал, что через три недели он меня отпустит. Но…
Адельберг не закончил, мимо них, скользя по паркету, бежал поручик, у него было настолько счастливое лицо, светились глаза и подрагивал на кителе Георгиевский крест, что Вяземский и Адельберг переглянулись, а поручик чуть их не сбил, так он разогнался. Ему надо было налево на лестницу, а он проскочил и почти что врезался в офицеров.
– Что это вы, поручик, летите сломя голову? – спросил его Вяземский, посторонившись. – Зашибётесь ведь!
– Виноват, господин подполковник! Поручик Штин! – представился запыхавшийся поручик. – Надо поспеть к поезду, на всё полчаса. Извините, господа, великодушно!
– Вы от Пустовойтенко? – Адельберг оценивающе, с ног до головы оглядел поручика.
– Так точно, господин капитан!
– Получили назначение? Куда? – одновременно спросили Вяземский и Адельберг.
– Лучше не придумаешь, господа! Я занимаюсь картографией, написал кучу рапортов в войска и сейчас наконец-то получил назначение к графу Келлеру, а что может быть лучше для картографии и разведки, чем кавалерийская дивизия? Не задерживайте, прошу, господа! А то ещё вдруг передумают!
– Бегите, поручик, бегите! Только и притормаживайте! Так недолго и ноги переломать, и к уважаемому Фёдору Артуровичу не попадёте!
– Благодарю вас, господа! – козырнул поручик Штин и сломя голову ринулся вниз по лестнице.
Отец Илларион приехал в Могилёв через день после отъезда из Ставки государя.
Его принял протопресвитер отец Георгий и предложил поселиться у могилёвского архиерея архимандрита Константина. Комнату с верандой отвели в гостевом доме рядом с летней кухней.
Отец Илларион наблюдал за тем, что происходило в Ставке, как бы со стороны. Почти каждый день, но мельком он виделся с отцом Георгием, говорили урывками.
– Я, батюшка отец Илларион, нахожусь в большом смятении, – сказал отец Георгий, когда в очередной раз пришёл, и на веранде уже наставили самовар.
– Что так? – спросил отец Илларион.
– Недосуг было об этом говорить, но неладное творилось тут всё это время, особенно с великим князем!
Отец Илларион решил, что не будет переспрашивать, а будет только слушать.
– Задолго всё стало складываться, задолго, как перед грозой. А особенно после падения Варшавы и сдачи Новогеоргиевска. На глазах стал падать духом Николай Николаевич! Просто нижайше! С ним была истерика, совсем не как военный человек он себя вёл, мне даже пришлось его, с позволения сказать, поставить на место. Сдать города-то сдали, но армия не разбита и должно воевать! А тут приходит другая новость, и того хлеще – государь смещает великого князя и сам принимает должность верховного.
– А Алексеев?
– С Алексеевым просто, генерал прибыл и сразу вошёл в дела. Бедные Янушкевич с Даниловым были как приговорённые в ожидании казни, от дел их уже отставили, а что дальше, не сказали. Все пребывали в ожидании самых плохих перемен!
Отец Илларион повёл головой и подался ближе к отцу Георгию.
– Удивляетесь, батюшка?
Отец Илларион кивнул и ещё ближе подсел к отцу Георгию.
– И всё так близко сопряжено с нашей матушкой-церковью!
Отец Илларион уже много месяцев об этом думал, и его мысли были грустные.
– Сколько Саблер был обер-прокурором Святейшего Синода? Четыре года? А как всё изменилось при этом? Вспомните Антония Храповицкого, его слова, что «ради удовольствия Владимира Карловича и борова поставим во епископы»! Проходит ли такое даром?
Отец Илларион слушал и думал, и чем больше думал, тем больше в его мыслях было горечи.