1. Хроника одного полка. 1915 год

Она вокруг себя всё слышала, особенно ужасные мужские тихие с присвистом выдохи, когда она появлялась в окопах. Ей приходилось переодетой ползать по полю боя и вытаскивать раненых. Но нельзя же ползать по земле, по грязи или снегу в том, в чём она ходила в госпиталь, невозможно, ну не в юбках же туда-сюда елозить ногами. Поэтому она надевала солдатские штаны и рубаху, она сама сняла их с убитого, отстирала, отгладила, и сейчас они уже такие застиранные и заглаженные. К ботинкам научилась подматывать обмотки, сама сшила манишку, белую с красным крестом, чтобы раненые в поле видели, кто к ним ползёт, и не стрельнули, и на голову сшила короткую накидку, тоже с крестом, совсем маленьким, потому что германцы стреляли по этим крестам очень метко. Когда она перед боем появлялась в окопе в таком наряде, то у себя за спиной слышала много, но даже не оглядывалась, чтобы не увидеть лиц. Она их ещё увидит на поле боя, когда они будут не шептаться, а в полный голос звать: «А-а-а! Кто-нибудь! Ко мне-е! Спасите! Санита-ар!» Никто же не виноват, что до ранения мужчина – это мужчина, а после ранения он – раненый. Раненым она помогала. Мужчинам не помогала и ловила на себе все взгляды, как любая женщина, но эти взгляды только смешили её. А Курашвили ещё заставлял копаться в памяти, однако кроме Осовца она не могла его ни в каких других обстоятельствах своей жизни вспомнить. И всё же он был для неё какой-то другой, не как остальные. Она старалась его потаённых взглядов избегать, поэтому сама всегда была с ним открыта. Другое дело Алексей Рейнгардт – Алексис, Алёша. Он был помолвлен с подругой Татьяны Ивановны, и Татьяна Ивановна, чтобы не помешать их счастью, сделала вид, что из-за какой-то ерунды обиделась и с подругой рассталась.

Сейчас Алёша лежал перед ней, и Татьяна Ивановна знала, что она должна сделать, если он придёт в себя. Она должна его выходить ради подруги и сгладить свою невольную вину. Она тайно любила Алексея Рейнгардта, но об этом никто не знает. Нерасшифрованным туманом само по себе в её душе жило чувство, она не пыталась в нём разобраться, оно было для неё естественным, как для женщины ощущение материнства… разве женщина пытается разобраться, что такое для неё материнство? Раз женщина любит, значит, существует материнство. Существует, и всё!

Если есть женщина, значит, есть и чувство.

Она ждала знака, что дрогнут пальцы Алексея или дрогнут веки.

И вдруг вспомнила фигуру только что вышедшего из палаты Курашвили, он как-то неловко прижал к груди томик Чехова. А этот томик, она его узнала… Боже мой!.. Ей подарил поручик… или подпоручик… как же его фамилия? Нет… она не помнила фамилии того раненого молодого офицера, который подарил ей этот томик и не заметил, что испачкал его кровью, а потом умер.

Она стала переливать кипяток в кювету со шприцами и радовалась тому, что вот только что свалился камень с её души, и она вспомнила, когда первый раз увидела Курашвили. Она вспомнила стоящие три фигуры на снегу, одна фигура её дядюшки, вторая коменданта санитарного поезда, и там же стоял доктор Курашвили…

Вдруг она услышала стон…

Она обернулась и увидела, что Рейнгардт на неё смотрит, у него были расширенные глаза, оскаленные зубы, и он тянул руки к подвязанной согнутой ноге. Это и было то страшное, чего нельзя было допустить, – если он освободит ногу и выпрямит, то наружу хлынет кровь, и тогда ему останется жить несколько минут. Татьяна Ивановна бросилась к кровати, схватила руки Рейнгардта и стала кричать во весь голос.

Они кричали оба.

Ещё было утро, врачи и фельдшеры обходили раненых, и все быстро собрались вокруг Рейнгардта. Перевозить в операционную было некогда и нельзя – оперировать надо прямо здесь. Фельдшера и санитары стали носить инструменты и медикаменты. Прибежал Курашвили, он так и не заснул и услышал про переполох. Санитары держали руки Рейнгардта, один удерживал согнутой ногу, фельдшеры приготовили гору тампонов, Татьяна Ивановна смывала спиртом руки хирургу, а Курашвили уже накинул на нос и оскаленный рот Рейнгардта ватную маску, намоченную эфиром. Рейнгардт закусил её, рычал и через несколько секунд затих.

Операция была короткой, пуля сидела неглубоко и затыкала собой артерию, поэтому, когда хирург извлёк пулю, дело было только за тем, чтобы быстро зашить рану и не дать вытечь много крови.

Рейнгардта перебинтовали и привязали руки к кровати.

Когда извлечённая пуля, брякнув, укаталась в кювете, Татьяна Ивановна вздохнула, и ей показалось, что только что кончилась охота на маленького, злобного и очень опасного зверька. Она обвела взглядом всех. Хирург и фельдшера стаскивали с себя повязки, Алексей Рейнгардт лежал на спине, над ним стоял доктор Курашвили, и Татьяне Ивановне показалось, что Рейнгардт похож на рыцаря Айвенго, а измождённый бессонными ночами Курашвили на смерть. Но всё было наоборот, это в Рейнгардте только что сидела затаившаяся смерть, а Курашвили и ещё четверо её изгнали.