1 марта 1881 года. Казнь императора Александра II

С секунду было гробовое молчание, и вдруг единодушное громовое «ура» раздалось по всему залу; другим звуком мы не могли выразить ему всю смесь чувств, волновавших нас в ту минуту: тут было и полное сердечное сочувствие его горю, и наше собственное горе о потере отца и царя, и беспредельная преданность ему, цесаревичу и престолу; и каких чувств тут не было! И все выразилось, все вылилось и вырвалось в одном могучем российском крике «ура». Я видел многих заслуженных генералов и боевых офицеров, у которых слезы градом катились по щекам.

Да! При великом событии мы присутствовали: мы видели закат великого и славного царствования — великого не в одних российских летописях, но стяжавшего себе величие и славу на скрижалях всемирной истории. <…>

Печатается по: Щукинский сборник. Вып. 4. М., 1905, с. 203–206.

Н. Лавров 1 МАРТА 1881 ГОДА Из воспоминаний отставного рядового

<…> День 1 марта 81 г. был ясный, теплый. Я с некоторыми моими товарищами, пользуясь очень редким для нас свободным временем, пред чисткой и уборкой лошадей, которая у нас начиналась с 6 ч. вечера, расположились у открытого, выходящего в Царскосельский парк, окна за самоварчиком, почайничать.

Мне в этот день как раз был день рождения. Я запас немного водочки, рому и к этому подходящей закуски, и начали мы пользоваться столь редким для нас спокойствием в свое полнейшее удовольствие и благодушествовать, попивая горячий пуншик, мирно беседуя о далеких наших родных местах, о далеко оставленных родных. Между прочим, мне пришла почему-то в голову странная мысль, оказавшаяся какой-то вещей. «Что, — говорю, — братцы, если бы сейчас тревогу затрубили, как бы мы стали справляться со своей седловкой и вооружением, требуемыми для сбора по сигналу тревоги, и начали соображать и припоминать, где у нас находятся нужные для этого вещи, как, например, бушматы, флажки для пик, чумбуры и др.?» И решили, что второпях-то и сам черт не вдруг найдет.

В это время мы слышим звон бубенчиков и грохот экипажей, мчавшихся полным карьером из города мимо нас по Петербургскому шоссе, запряженных своими и ямскими тройками. (Наши казармы находились в Софийском предместье.) Все эти экипажи были переполнены офицерами разных полков, живущими в Царском Селе: нашими гусарскими, стрелковыми, кирасирскими и какими-то еще другими. Мы сначала предположили, что они едут с какого-нибудь веселого пикника или пирушки, но, вглядываясь в их лица, увидели, что на это что-то не похоже — все они были мрачные и чем-то сильно озабочены. Причина этого объяснилась очень скоро, почти тотчас же явился к нам в казармы дежурный по полку офицер, который приказал седлать нам по тревоге, как при этом требуется, не дожидаясь сигнала тревоги трубой, который, может быть, будет, а также одеться и вооружиться во все при этом положенное по уставу и находиться при своих конях. Причину же этого странного распоряжения он нам ничуть не объяснил, но в это время, пока мы разыскивали наши бушматы, чумбуры и другое, приехала из Петербурга в тот день выезжавшая туда жена нашего вахмистра, которая сообщила, что убит или тяжело ранен Государь. И объяснила, что все отправляющиеся из Петербурга железнодорожные поезда с момента происшедшей катастрофы были остановлены, почему и офицеры скакали на лошадях.

Мы заседлали очень скоро, хотя перед этим только что предполагали, что нужные нам вещи найдем не скоро, а также оделись, вооружились и получили понемногу боевых патронов. А потом мы сели около своих лошадей, предаваясь тяжелым думам, прислушиваясь, не слышно ли сигнала тревоги, но его не было, а вместо этого нас позвали в казармы, где приказали нам собраться в нашу образную, в которой увидели нашего полкового командира, со страшно расстроенным лицом и который, когда мы все уже собрались, заявил нам прерывающимся от слез голосом, что наш любимый Государь был тяжело ранен и сейчас уже скончался, что мы в великом смущении выслушали, и также у многих на глазах появились слезы, хотя до этого и впоследствии я ни у одного гусара слез не видал, даже иногда при каких-нибудь увеченьях или других жестоких страданиях. После этого сообщения мы пропели «Вечная память» в бозе почившему Императору и «Со святыми упокой» — нашему дорогому Государю и снова ушли в свои конюшни, в которых пробыли всю ночь, не раздеваясь и не расседлывая лошадей до 6 ч. утра, когда их нужно было кормить, поить и чистить.