10 гениев живописи

В течение последующих трех лет уединения он расписал маслом все стены своего Кинта дель Сордо – «Дома глухого», создав 14 уникальных по мощному художественному воздействию панно, вошедших в «черную коллекцию» – полных иносказаний и намеков. В этих фресках господствует дьявольское, противоестественное начало, зловещее изображение возникает как в кошмарном сне, набор красок суров, скуп, почти монохромен – черное, белое, рыже-красноватое, охра; мазки размашисты и стремительны. Иногда в сознании художника, словно вспышка света, рождается образ мощной женщины с лицом, похожим на каменную маску, и с мечом в руке, возможно, олицетворение Возмездия, Справедливости или Свободы, иногда возникает картина полета таинственной пары к обстреливаемому из орудий городу-крепости на скале, возможно, символу спасения и героизма. На входной стене нижнего зала слева от двери посетителей встречала Леокадия Вейс («Женщина в черной шали»). Над дверью красовались «Две старухи, едящие из одной миски». На том же первом этаже слева от окна на стене, противоположной входной, располагалась и самая известная из этих фресок – «Сатурн, пожирающий своих детей». На той же стене, что и «Сатурн», но справа от окна, Юдифь рубила голову Олоферну. На левой стене ведьмы правили шабаш.

На втором этаже напротив входа красовалась «Прогулка инквизиции», дальше Гойя написал трех ведьмоподобных «Парок» – богинь судьбы, «Головорезов» (второе название – «Бычьи пастухи»), «Крепость на утесе» («Асмодей»).

Этот дом был снесен около 1910 года, но за полвека до этого, в середине 1870-х, фрески были перенесены на холст, отреставрированы и сейчас находятся в Прадо.

Графическая параллель росписям Кинты дель Сордо – серия офортов «Диспаратес» («Пословицы», 1820–1823) с еще более сложной и мрачной символикой. Однако даже в картинах позднего периода художник сохраняет ощущение немеркнущей красоты жизни.

С именем Гойи связано становление искусства Нового времени, его творчество оказало огромное воздействие на мировую культуру XIX–XX веков, причем не только на живопись и графику, но и на литературу, драматургию, театр и кино.

В течение трех лет Гойя скрывался в своем доме. Однако в условиях абсолютизма художник, который несколько лет назад находился под подозрением в сотрудничестве с французами и которому уже дважды приходилось оправдываться перед инквизицией, все время чувствовал, что находится в опасности, и после разрешения короля отправился во Францию. Там в 1824 году он устроился в Бордо, где провел остаток жизни, всего лишь раз навестив родину. В Бордо было много офранцуженных изгнанников и либералов, и среди своих соотечественников Гойя встретил много друзей. Он устроился в доме с Леокадией Вейс и ее двумя детьми, делая запасы для приданого маленькой Росарии и пересматривая свои лекции по искусству. Год спустя он ненадолго возвратился в Мадрид, где подстраховался, испросив у короля еще полгода отпуска. Затем возвратился в Бордо. Здесь он написал знаменитую «Молочницу из Бордо», портреты внука Мариано, поэта Леонардо Моратина, около двух десятков живописных миниатюр, целую серию литографий на темы корриды – «Быки Бордо» и множество рисунков гротескного характера, в том числе свой автопортрет в 78 лет.

Весной 1825 года Гойя вновь оказался в постели. Врачи диагностировали у него паралич мочевого пузыря и опухоль толстого кишечника, которые, учитывая возраст пациента, даже и не пытались вылечить. Скорее всего, речь шла об аденоме предстательной железы, которой страдают многие пожилые мужчины. Окружающие со страхом ожидали трагической развязки, но Гойя и на этот раз обманул смерть…

30 марта 1826 года художник отпраздновал свое восьмидесятилетие. Он все еще продолжал работать и даже освоил новую технику письма: растирал краски на холсте пальцами или кусочками сукна. В марте 1828 года Гойя с нетерпением ожидал из Испании своего единственного сына Хавьера и любимого внука Мариано. Но накануне их приезда старого художника разбил паралич, он потерял дар речи. О последних днях жизни Гойи известно из письма доньи Леокадии, матери его двух незаконных детей: «Внук и невестка приехали к нам 28 числа прошлого месяца. 1 апреля мы вместе обедали. До пяти часов следующего дня, дня его святого, он не говорил. Речь к нему вернулась ненадолго, потому что он был наполовину парализован. Такое состояние здоровья продлилось еще 13 дней. За три часа до смерти он призвал всех. Он смотрел на свою руку в простодушном удивлении. Он хотел составить завещание и высказать свою благосклонность, однако его невестка сказала, что он это уже сделал. Он этого так и не вспомнил. Его слабость не давала возможности что-либо понять, он говорил невнятно. В ночь с 15 на 16 апреля в 2 часа 1828 года он скончался в возрасте 82 лет… Когда он уснул таким смирным и веселым, даже сам врач удивился его терпению и силам. Он думает, что он не испытывал страданий, но я не уверена в этом».