10 способов умереть

Он слышал, как Милвох снова начал трясти рукой, но больше не в силах был смотреть на подпрыгивающие кости и закрыл глаза. Если бы он не был связан и мог бы заткнуть уши, то он сделал бы и это, чтобы не слышать резкий стук, который, казалось, все глубже въедался в его мозг.

В глубине души ему никогда не была чужда мысль о том, что он умрет именно на работе. Но как это произойдет — об этом он никогда толком не думал. Но вот так, со связанными за спиной руками и весь в синяках в ожидании исхода игры в кости, такого он точно представить себе не мог.

Но в каком-то смысле все произошедшее было весьма предсказуемо. Что все, с чем он боролся, все, через что он прошел, закончится вот так жалко. Да и с чем он на самом деле боролся? Вот так, оглядываясь назад, на смертном одре, он, честно говоря, понятия не имел. Может быть, все в любом случае так, как утверждал Милвох. Что он был не более чем алгоритмом, который повторялся до тех пор, пока все не закончилось. Пока не села батарейка.

Новое убийство, большего и не потребовалось, чтобы он бросил все, что было ему близко и дорого, и начал охотиться за белым кусочком ткани, как пускающая слюни гончая. Семья, друзья, если они вообще у него были, и все остальное, что действительно для него что-то значило, никогда не могло бы сравниться с перспективой раскрыть еще одно дело.

Так что, может быть, это даже хорошо, что все закончилось именно сейчас. И эта Грета, с которой общалась Матильда, вдобавок оказалась права, и уж лучше это будет он, а не кто-то другой в их семье. Если взять в расчет все то, через что они прошли, всю боль, которую они испытали, и все трудности, которые пришлось преодолеть, то можно было прийти к выводу, что это именно он создавал своей семье проблемы и являлся источником всех зол.

Если бы не он, все было бы по-другому. Это он предал всех. Если бы у Сони, Теодора и Матильды был кто-то, кто находился рядом не только в мыслях, но и физически, все было бы намного лучше.

Проблема заключалась в том, что он не был готов остановиться. Еще нет. Где-то в глубине души он был убежден, что ему еще предстоит многое дать родным, прежде чем он сможет уйти из жизни. У него даже не было времени попрощаться. С Матильдой. С Теодором, который рассчитывал, что он будет рядом с ним, как только возобновится суд. С Соней, которая ждала, что он появится на ее вернисаже сегодня вечером. Она сказала, что ей нужно, чтобы он был рядом, и его смерть стала бы просто еще одним предательством среди остальных.

Если бы у него был еще один шанс, он сделал бы все, что угодно. Может быть, ему следует сменить курс. Оставить работу в полиции и заняться чем-то совершенно другим. Но какой смысл задумываться об этом сейчас. Какой вообще смысл делать это теперь, когда…

Внезапно он понял, что все стихло. Что кости больше не ударяются о пластиковый стаканчик. Давно ли они перестали прыгать, он не знал. Он знал только то, что кости вынесли свой вердикт. Свой приговор.

— Ты не собираешься посмотреть, что выпало? — спросил Милвох тоном, который невозможно было как-то охарактеризовать.

— Просто делай то, что должен, и постарайся покончить с этим как можно скорее, — сказал Фабиан и открыл глаза.

80

Ким Слейзнер поспешил свернуть за угол на Столтенбергсгаде, направляясь на Бернсторфсгаде, прижимая к уху телефон, в котором слышались гудки. Он шел быстро, но не настолько, чтобы сильно вспотеть. Все для того, чтобы не оказаться на месте потным и излучающим отчаяние. Ведь начальником был он, а начальники не приходят с кругами от пота на подмышках, как будто потеряли контроль над ситуацией.

Это уж точно. Это его организация, его город и его страна. Здесь он принимает все важные решения, он отдает приказы. А не какая-нибудь долбаная амеба, подхалим, который даже не знает, в какой руке держать член.

Но почему она не отвечает, долбаная дура? Почему она заставляет его ждать, когда до этого потратила полдня, пытаясь дозвониться до него? Странно было то, что сигналы просто продолжали идти в трубке. Ни автоответчика, ни сообщения об ошибке. Ничего, кроме одних гребаных гудков.

По крайней мере, от полицейского участка до Тиволи было не более четырехсот-пятисот метров, так что уже через несколько минут он был на улице Титгенсгаде, где царил полный хаос из машин, велосипедистов и пешеходов, которые не знали, куда им деться. Не говоря уже о всех долбаных журналистах и любопытных, преградивших ему путь.

— Эй, ты! — крикнул кто-то позади него как раз в тот момент, когда ему удалось пробраться сквозь толпу и добраться до оцепления. — Повернись. Посторонним лицам сюда доступ запрещен.

Слейзнер повернулся к полицейскому в форме позади него.

— Тогда я могу тебе сказать, что я не просто посторонний, а начальник полицейского управления Копенгагена. — Он улыбнулся, хотя был в ярости.

Полицейский сглотнул.

— Да? У вас есть какие-нибудь документы, подтверждающие это?

— Документы? Кем, черт возьми, ты себя возомнил? — выпалил Слейзнер. — Я Ким, твою мать, Слейзнер, а ты гребаный придурок, который собирается нассать в штаны.