10 способов умереть

С того момента, когда они сошли с парома в порту Хельсингёра, это ощущение не покидало их. Ощущение, что все было против них. Осуждающие взгляды охранников, которые отказывались понимать по-шведски, когда он спрашивал, действительно ли им необходимо снимать одежду и проходить досмотр. Чем дальше они заходили в здание, тем сильнее становились удары закрывающихся за ними решетчатых дверей. Голубой свет ламп на потолке и звуки их шагов, которые эхом разлетались по одному коридору за другим, пока их провожали к месту встречи с сыном.

То, что их сын провел целые сутки в этих стенах, было почти невозможно осознать. Тревога, должно быть, одолевала его, когда он лежал там и пытался заснуть на жесткой койке в камере, которая, конечно, была не больше трети его комнаты дома на Польшегатан.

Еще хуже обстояли дела с внезапным решением продлить срок содержания под стражей и не отпускать его домой до окончания суда. Решение, которое было принято без каких-либо объяснений, кроме того, что они якобы имели серьезные основания для дальнейшего содержания его под стражей.

А ведь он был так уверен в том, что делал… Он был убежден, что абсолютно прав. Уверен в том, что правда была единственным путем, которым можно идти, и больше ничего не имело значения. Теперь он уже не знал, было ли все сделано правильно или нет. Может, все это было ошибкой? Что, если бы он послушался первых протестов Сони до того, как она сдалась и приняла его сторону? Или Теодора, который готов был пойти на самоубийство, лишь бы избежать всего этого. Он не знал ответов на эти вопросы и мог только надеяться на лучшее. Что все как-то само собой образуется.

Комната для посетителей, в которую их провели, была обставлена весьма лаконично: диван и кресло в голубую крапинку, круглый стол с четырьмя стульями и кровать с матрасом в полиэтиленовой упаковке. Люминесцентные лампы на потолке. Никаких картин на стенах. Никаких зеркал. Даже ковра на линолеуме не было.

Через шесть минут после назначенного времени дверь отворилась, и Теодора ввели два конвоира. Он смотрел в пол, серая одежда следственного изолятора была слишком ему мала. Еще одна деталь, которая заставила их почувствовать себя плохо. Но хуже всего были наручники. Он прекрасно знал правила, и надевать их на Теодора было явным перебором.

— Зачем вы надели на него наручники?

Один конвоир повернулся к другому.

— Ты понял, что он сказал?

Второй покачал головой.

— Наручники. Зачем они? Он же не убийца.

— Ну, этого мы еще не знаем, не так ли?

— Дорогой, они только делают, что им сказали. — Соня положила руку ему на колено, чтобы он остался сидеть. — Будет только хуже.

— Сообразительная дамочка, — сказал первый и снял с Теодора наручники.

— И аппетитная, — тихо сказал другой.

Фабиан услышал и понял каждое их слово, но так как Соня, казалось, ничего не поняла, он послушался ее совета и позволил ухмыляющимся охранникам покинуть комнату для посетителей.

Теодор сел напротив них, он смотрел на стол. Фабиану захотелось встать, подойти и обнять его. Показать, как сильно он его любит, приободрить и вселить уверенность в том, что все будет хорошо. Но он остался сидеть, боясь нарушить тишину.

— Привет, Теодор, — наконец сказала Соня, наклоняясь вперед. — Как ты? — Она ждала ответа, но его не последовало. — Теодор, дело не в том, что я не понимаю, как тебе сейчас плохо и как вся эта ситуация кажется безумно несправедливой. Мне просто нужно самой осознать, как я все это ощущаю. Как мне больно оттого, что ты заперт в этом месте с охранниками, которые надевают на тебя наручники потому, что ты должен встретиться с нами. Для тебя, конечно, все это намного хуже. Но почему бы тебе все же не поделиться со мной? Как прошла ночь? Получилось ли поспать? — Она подождала, но никакой реакции не последовало.

— То, как они обращаются с тобой, с нами, в целом ведут себя во всей этой ситуации, просто ужасно, — сказал Фабиан. — Но мы сможем пережить все это. Я тебе обещаю. Я позабочусь о том, чтобы ты получил самого лучшего адвоката, и мы сделаем все возможное, чтобы ты вернулся домой как можно скорее. Ты слышишь? Что бы ни случилось, мы всегда будем рядом.

— И еще кое-что, — добавила Соня. — Мы с папой решили, что одобряем вашу с Матильдой идею. Как только ты вернешься домой и все это будет позади, мы купим лодку. — Она повернулась к Фабиану и улыбнулась ему: — Думаю, будет здорово.

Фабиан кивнул и почувствовал, как к нему наконец возвращается энергичность.

— Мы хотим сказать, что ты не одинок. — Он встал и подошел к Теодору. — Ты понимаешь? Мы вместе. — Он наклонился и обнял сына. — Ты, я и мама. — Но он тут же почувствовал, что все происходящее кажется каким-то неправильным, возможно, даже фальшивым. — И всего через несколько недель все это закончится, и мы выйдем в море и поднимем паруса. Холодность, с которой Теодор отреагировал на его объятие, заставила его из чувства самосохранения просто отстраниться.

И тут наконец они увидели реакцию сына. Теодор выпрямил спину и посмотрел в их сторону.

— Думаю, мы закончили, — сказал он. — Вы начинаете повторяться.