10 жизней Василия Яна. Белогвардеец, которого наградил Сталин

Ян не успел к сроку, в феврале 1935 года рукопись была готова только наполовину. В ночь на 1 марта ему снова приснился потрясатель вселенной:

Я был вчера в объятьях Чингиз-хана,
Он мне хотел сломать спинной хребет!
Но человек – игра и радостей и бед,
И светится еще звезда Софэра-Яна!

Странствующий философ – непременный персонаж сочинений Яна. В «Огнях на курганах» это китайский купец Цен Цзы. Будучи не при власти, подчиняясь силе, которой не может противостоять, он поступает подобно гибкой ветке под снегом из притчи – наклоняясь, та сбрасывает тяжесть. Не обманывая никого и не предавая, он наблюдает за происходящим, чтобы при случае подать руку нуждающемуся. С первых же страниц новой повести читатель знакомится с дервишем Хаджи Рахимом. Дервиш спасает от смерти в пустыне купца – тайного агента монгольского владыки. После падения Хорезма купец становится советником наместника Чингиз-хана, делает Хаджи Рахима писцом своей канцелярии, а затем посылает к Джучи-хану, которому понадобился ученый мирза для воспитания наследника. Чувствуя отвращение к завоевателям, но и понимая, что мощь их пока неодолима, дервиш отправляется в путь. Быть наставником юного Бату – это возможность вложить в его сознание хоть какое-то понимание справедливости. Нет, Хаджи Рахим не покорен, это смелость мудреца, следующего велению совести. «Пристальным, мрачным взглядом уставился Джучи-хан на дервиша и спросил: – Почему так поздно? – Я находился в осажденном городе Гургандже. – Значит, ты заодно с моими врагами? – Да, я как лекарь помогал раненым…».

«Всю ночь меня захватывала сказка, я видел перед глазами сцены, толпу людей, их ссоры, мольбы, слезы…» (запись в рабочей тетради Яна). «Я весь полон одним: Туркестаном, Монголией, Китаем и вместе со своими героями путешествую по равнинам Азии. Я очень хочу внезапно приехать в Туркестан, побывать на путях движения полчищ Чингиз-хана… Хочу окунуться в пеструю восточную толпу…» (запись в дневнике от 16 марта 1935 года).

Как две огромные черные змеи, проспавшие зиму, выползают из-под корней старого платана на поляну и, отогревшись в лучах весеннего солнца, скользят по тропинкам, то соприкасаясь, то снова разделяясь, и внушают ужас убегающим зверям и кружащимся над ними с криками птицам, так и монгольские тумены, то растягиваясь длинными ремнями, то собираясь вместе шумным и пестрым скопищем коней, топтали поля вокруг объятых страхом городов и направлялись на запад. По велению кагана они искали край вселенной. На берегу неведомого моря ведший их Субудай-багатур с удивлением смотрел на серое беспокойное пространство, где и вода, и ветер, и рыбы были совсем иными, чем в голубых озерах монгольской степи. У речки Калке монголы сразились с войском урусов. Утром следующего дня, совершив моление солнцу, монголы повернули обратно. Они гнали гурты скота и ободранных, изможденных пленных. Субудай вез в торбе голову киевского князя Мстислава, стальной шлем и нагрудный золотой крест. Его покрытое шрамами лицо кривилось в подобие улыбки при мысли, что он положит свою драгоценную ношу перед троном Чингиз-хана непобедимого. Монголы направились на северо-восток, к реке Итиль, и далее к равнинам Хорезма. Они исчезли так же внезапно и непонятно, как пришли…

12 июня 1935 года Ян поставил последнюю точку: «Останется ли жить моя повесть?».

Редактор «Молодой гвардии» – уже другое ответственное лицо – рукопись отвергла, сославшись на множество неточностей. «Я стал возражать, что исторических неточностей нет, но это было бесполезно. Катастрофа, т.к. платить не будут… В душе ад и отчаяние… Я не хочу никого видеть, хочу уйти от людей. Был бы счастлив брести по беспредельной степи, на бодром коне, как делал когда-то. Барахтаюсь в „Чингиз-хане“, переделываю, заменяю главы новыми…».

В августе Ян отдал в издательство переработанную повесть, приложив рецензию от авторитетного тюрколога Гордлевского. Однажды ночью он внезапно проснулся и быстро набросал план повести «Батый» – продолжения «Чингиз-хана». Заявку подал в Детгиз. Вновь погрузился в книги: читал «Сказание о разорении Киева», «Повесть о разорении Рязани» и «Галицко-Волынскую летопись» в Ленинской библиотеке, отмечал закладками страницы в «Летописце Новгородском» и «Псковской летописи» – собственных фолиантах, изданных в первой половине XIX века и купленных, несмотря на жесточайшую экономию.

«Молодая гвардия» опять ответила отказом. «Я отчаянно защищался и нападал. И вышел от них, полный отчаяния…». Ян отнес рукопись «Советскому писателю». В феврале 1936 года и там получил отказ. Детгиз принял рукопись «Батыя», но отложил подписание договора до осени, потом до весны, затем на неопределенный срок.