100 дней в кровавом аду. Будапешт — «дунайский Сталинград»?

Известный своими симпатиями к немцам комендант Будапешта Иван Хинди в 15 часов лично пришел к Пфефферу-Вильденбруху. Позже на допросах он показал: «Так как 11 февраля установленные нормы продовольственного снабжения подходили к концу, то я хотел бы поговорить с Пфеффером-Вильденбрухом. На основании имевшейся договоренности, которая была заключена нашими адъютантами, в 3 часа дня я пришел к Пфефферу-Вильденбруху. Прежде чем я начал излагать свою просьбу, он стал сам говорить со мной. Он сообщил, что пригласил меня для того, чтобы обсудить два предписания. Одно касалось того, что прорыв должен был начаться в 7 часов вечера этого же дня. Я ответил, что нахожу странным, что со мной обсуждаются подобные вопросы, так как раньше такого не было. До этого мое мнение вообще никого не интересовало. Наши венгерские части были подчинены немцам. Он заявил, что часть вопросов обсудил со своими командирами дивизий накануне вечером. А так как продовольствие заканчивалось, то надо было что-то предпринимать. Я повторил еще раз, что если со мной хотели согласовывать подобные вопросы, то надо было, по крайней мере, заблаговременно предупреждать об этом. Поскольку до начала прорыва оставалось чуть больше трех часов, то я не был уверен, что смогу принять все необходимые меры».

Последующие события можно восстановить при помощи воспоминаний Ференца Ковача. Он писал: «После этого Иван Хинди созвал всех офицеров в моем кабинете. Он заявил, что не обязывает никого принимать участие в прорыве. Он также заявил, что советская оборона должна быть прорвана к 23 часам. Он сам присоединится к немецкой группе, которая будет выходить из окружения. И если ни у кого из присутствующих не будет возражений, то он взял бы с собой свою супругу. (Возражений не последовало.)».

Генерал-лейтенант Билльницер, который должен был вместе с немцами уходить подземными путями через Чертову канаву, встретился со своими солдатами незадолго до начала прорыва. Когда он узнал, что им предстоит прорываться по земле, а именно от площади Селля Кальмана, то тяжко вздохнул: «Было бы лучше, чтобы вы уходили через канал». Затем он направился к Ивану Хинди и заявил, что остается со своими солдатами. Он не скроется бегством, не бросит их на произвол судьбы и будет вырываться путем, достойным настоящего солдата.

Йожеф Паулич, кандидат в офицеры, служивший в венгерском Генеральном штабе, вспоминал о тех оптимистичных настроениях, которые царили накануне начала прорыва. «Штат венгерского штаба, служащие немецкого штаба мечтали, что, выйдя из коллектора[11] у военной академии, они встретят прорвавшиеся сквозь советскую оборону части. А через какие-нибудь несколько дней им всем дадут отпуск. И они, начиная от простого солдата, заканчивая высокопоставленными офицерами, будут валяться где-нибудь на пляже».

Многие бежали от действительности и ничего не хотели слушать про предстоящие трудности. Но сам генерал-полковник Хинди предвидел возможный конец этой операции. Он наблюдал за всем происходящим с апатией. Офицер венгерского штаба Карой Борбаш вспоминал об этих моментах: «Я встретил его буквально перед самым началом прорыва, без четверти 8, когда уже формировались ударные группы.

Это была странная сцена. Завернутые в красные одеяла нилашисты забирались в венгерский танк. Хинди безмолвно наблюдал за всем происходящим. Я спросил: все идет правильно? Он не дал никакого ответа, а только попрощался со всеми присутствующими: «Да пребудете вами Всевышний. Желаю солдатского счастья…»

Подземный марш-бросок начался в 23 часа. Первой по тоннелю шла ударная группа оберфюрера СС Дёрнера, 500 человек которой должны были расчищать дорогу и гарантировать прикрытие. Ференц Ковач вспоминал: «Штаб венгерского корпуса следовал сразу же за Пфеффером-Вильденбрухом. Самой первой шла ударная группа. Солдаты тащили на себе фаустпатроны, пулеметы, минометы и прочее тяжелое оружие».