100% и еще чуть-чуть

Кевин – это мой сын, рожденный уже в новой жизни со всеми вытекающими последствиями: неисчерпаемыми ресурсами, к которым открыт доступ всем причастным, бесконечными попытками, если что-то не получается с первого раза, и непомерно раздутым самомнением. Вообще, вера в собственную неповторимость свойственна всем нашим. Собственно, почему бы и нет? Считает ведь себя особенным какой-нибудь долгоиграющий царек, у которого пара носков стоит дороже автомобиля среднестатистического жителя его страны. Разница между ним и нами лишь в том, что рано или поздно наступает день, когда он начинает задумываться о собственной тленности. Сначала он гонит от себя эти мысли, но рано или поздно они завладевают им полностью – и начинается война со временем. Омолаживающие процедуры, пластические операции, юные любовницы… Глупейшая война, победитель и проигравший в которой известны заранее. И в какой-то момент становится ясно, что ничего из того, чему он уделял так много внимания на протяжении всей своей жизни, не поможет отсрочить неизбежное. Наступает запоздалое раскаяние. Оно всегда приходит, исключений не бывает.

Многие пытались обмануть смерть, но я не знаю никого, кому бы удалось сделать это. А ведь как старались! Вспомните хотя бы ту же Елизавету Батори – я с ней не был знаком лично и поэтому не уверен в справедливости обвинений, которые ей предъявили, времена тогда были темные. Но если только допустить, что все, о чем говорили тогда, было правдой хотя бы на половину, то это очень хорошо иллюстрирует отчаяние, с которым властители цепляются за любой шанс продлить агонию жизни. Так утопающий хватается за соломинку, а потом его тело вылавливают из воды с этой самой жалкой травинкой, зажатой в кулаке.

У нас все то же самое – нам нравится считать себя исключительными и смотреть на остальных свысока, как это делают дети, ставшие обладателями какой-нибудь тайны, о которой никому, кроме них, не известно. Единственным отличием является итог, в нашем случае его попросту нет. Что бы мы ни делали, это ни к чему не приведет. Это и дар, и проклятье. И я до сих пор не знаю, что – больше.

Наша бабушка прекрасно иллюстрирует суть дилеммы. Все мы прекрасно понимаем, что на самом деле она сохранила живость ума и во многих вопросах даст фору большинству из нас, а все игры в «ничего не вижу, ничего не слышу» затеваются только для того чтобы привлечь к себе внимание и не чувствовать одиночества. Вообще, Нанна – это феномен, объяснения которому я до сих пор не могу найти. С самого начала в число бессмертных входили только молодые, полные сил люди и дети, которым еще только предстояло пополнить собой ряды избранных. На старой каменоломне, где все случилось, собрались только они. Бабушки не было среди нас тогда. Однако когда через двадцать лет, состарившись, она вдруг словно заморозилась – и больше не пожелала меняться, с кряхтением путаясь у нас под ногами, – всем стало ясно, что произошел сбой в системе. Мы были так поражены этим фактом, что некоторые из нас, испугавшись, даже выступили с предложением разобраться с этой проблемой – починить механизм, что ли. Как? Убив. Конечно, это было великой глупостью. Во-первых, я бы не позволил этого. Во-вторых, уже тогда мы знали, что наши тела стали мало восприимчивы в внешнему воздействию. Ну, и, наконец, как можно исправить ошибку, если не знаешь ни чем она вызвана, ни к чему может привести? Да и ошибка ли это? Если да, то в чем ее суть? Как назвать ту систему летоисчисления, в которой мы оказались? В общем, нам надоело пытаться искать ответы на вопросы, которые плодились, как мухи в свинарнике, и мы махнули на все рукой, в том числе и на бабушку.

Наверное, я был единственным, кто искренне жалел ее. На фоне замороженных в тридцатилетнем возрасте людей Нанна выглядела еще более старой, чем была на самом деле. Но мы пытались это исправить, как могли. Сначала она фыркала на мои предложения привести ее в порядок, но потом сдалась – я умею быть настойчивым, когда мне что-то очень нужно. Итак, просидев несколько вечеров за рассматриванием модных журналов и медицинских справочников, мы вместе отправились в самую дорогую косметологическую клинику, какую только можно было найти. Я решил сделать подарок своей жене и убрать с лица родимое пятно, которое всегда ее раздражало. Ну, а бабушка – легче было перечислить то, что нужно было оставить. Конечно, доктора убеждали нас в том, что опасно в таком преклонном возрасте решаться на подобные эксперименты со своей внешностью, но у нас были свои аргументы с большим количеством нулей, и они, в конце концов, решили, что и опасности-то почти и нет никакой. Нужно признать, что свое дело они знали прекрасно, и после их волшебных процедур Нанна превратилась в ухоженную женщину бальзаковского возраста – не в первоначальном значении, конечно, а в общепринятом. Правда, ей самой абсолютно не понравилось то, что она увидела в зеркале:

– Жаба какая-то подтянутая, – она долго рассматривала свою новую внешность в зеркале и, наконец, выдала.

– Ну, на тебя не угодишь!