100 лекций: русская литература ХХ век

Привет, дорогие друзья. Мы продолжаем с вами курс «Сто лет — сто лекций». У нас сейчас тема, пожалуй, самая сложная, применительно ко всей военной прозе, потому что мы говорим о 1943 годе и о повести Михаила Зощенко «Перед восходом солнца». Эта вещь прямого отношения к войне не имеет, но то косвенное, которое она имеет, мне представляется, может быть, даже более значительным.

О войне по горячим следам написать очень трудно, война предполагает три жанра — публицистика, если считать ее частью литературы, поэзия и драматургия. Драматургия — жанр самый оперативный, и сразу появляются сразу пьесы великие, потому что театр — это средство агитации. А поэзия, как вы понимаете, на газетной странице зовет на борьбу с врагом, напоминает о доме, о высоких исторических ценностях родины и так далее.

Поэтому повесть Зощенко — это повесть не о войне, но это повесть, которая должна избавить человека от рабства, исключить саму возможность войны в будущем. Поэтому Зощенко придавал этой вещи такое огромное значение, поэтому он, разрекламировав ее среди своих друзей, получал такие прекрасные и напутственные отзывы. И Фадеев одобрял эту вещь перед ее публикацией. И только когда первая ее половина вышла в журнале «Октябрь», а дальнейшее уже никогда не было напечатано, Зощенко начали подвергать разнузданной травле. Настоящая трагедия разразилась над ним, конечно, не в 1947 году, не после постановления об Ахматовой и Зощенко, о «Звезде» и «Ленинграде», а в 1943 году, когда его впервые начали долбать прицельно ковровым методом, когда начали впервые травить его за прозу, и это было за повесть «Перед восходом солнца».

Что это за произведение? Зощенко, несмотря на свою репутацию остряка и хохмача, в жизни был человек мрачный, меланхолический, страдал всю жизнь от ипохондрии, от внезапных припадков тоски. Эти припадки тоски выражались у него, в свою очередь, в припадках сердечных. Можно сказать, что он был здоров, и что это все была соматика, но тем не менее, умер-то он очень рано, умер он в 64 года. Правда, можно сказать, что он затравил себя голодом, сам себя заморил, да и у любого человека после такой травли, наверное, не осталось бы в душе ни одного живого места, но надо сказать, что еще до всякой травли, будучи успешным невероятно писателем и невероятно успешным любовником, и кумиром всей читающей Москвы, любимцем женщин, и одной из главных достопримечательностей Ленинграда, он сохранял на смуглом своем и вечно бледном лице выражение тоски, усталости, какой-то вечной подавленности. И надо сказать, что борьба с этой подавленностью началась у него очень рано. Он уже в 1932 году начинает писать повесть «Возвращенная молодость», но к этой повести серьезно не отнеслись, потому что он начинает ее писать вечным своим сказом, сказовым своим методом, когда он имитирует речь мещанина, чтобы быть мещанину понятнее.

Тут, понимаете, есть разные точки зрения, когда, например, Зощенко пишет «Голубую книгу», излагает мировую историю языком подворотни и коммуналки, по совету Горького он это делает. Он это делает в порядке издевательства или он действительно хочет быть понятен обывателю? Когда он пишет «Людовик, куриная морда», как в пародии Флита, или когда он описывает в рубрике коварство древнеегипетские страсти «Ах ты ж, моя египтяночка! Ну, как там у вас в Египте? Папаша, должно быть, очень тебя баловал». Он издевается или он искренне подлаживается под речь мещанина? Искренне подлаживается, конечно. Потому что «Возвращенная молодость», она написана ровно так же. Эта история про профессора, которому надоело, что он вечно страдает от старости и от страха перед старостью, от других навязчивых страхов. И он начинаем сам себя лечить, и здоровым образом жизни доводит себя наконец практически до возрождения, воскрешения.

Нужно сказать, что эта вещь производит очень сильное впечатление именно благодаря своему финалу, потому что в финале этом, когда человек описывает радости нормальной жизни, вернувшейся к нему, просто нам страшно становится от этой нормы, мы в ужасе, неужели он ради этого, ради этой пошлятины провел над собой эту мучительную операцию! Ради того, чтобы сидеть в Сестрорецке на даче и любоваться, как любовники торопятся к пруду, а маленькая девочка, похожая на веник, скачет мимо его забора. Совершенно очевидно, что болезнь Зощенко была самым ценным, что в нем было. Болезнь его была той певучей щелью в камне, сквозь которую пел ветер. А монолиты, здоровые люди, они не поют. Но Зощенко искренне полагал, что его задача — это а) преодолеть свою ипохондрию и б) научить этому всех советских читателей.