100 лет без любви

— Как назовем-то? Может, Марией? — спросила мать, когда малышка насосалась и сонно откинулась.

— Нет. Нехорошее имя — судьбоносное. Пусть будет Любой.

— Любавушка, значит? А знаешь, подходит ей оно. Завтра батюшку пригласим, пускай окрестит.

Окрестит, так окрестит, хотя об этом я думала в последнюю очередь. Назову тебя Любавой, так, может, хоть тебе повезет в любви. Для матери твоей умерло это чувство. Осталась кроха для тебя — маленькой, а больше ни для кого.

Дверь скрипнула тихонько и показалась взъерошенная голова Григория. С бледного лица на меня смотрели покрасневшие глаза. Губы его дрожали, словно он собирался заплакать. Господи, до чего же он слабый! Как же ты мне противен, муж нареченный!

— Заходи, Гришенька, — мать ласково похлопала по кровати рядом с собой, — покушали мы и уснули. Дай сюда малышку, — она протянула руки. Я инстинктивно прижала ребенка к себе. Так бы и держала вечность, никому бы не отдавала. — Давай, давай, покормила и ладно. Отдыхай пока.

Нехотя протянула ей сверток. Еще бы разок прижаться к шелковистой кожице. Но нет, нельзя обнажать свои чувства.

— Смотри, Гришенька, спит, как ангелочек. На тебя похожа наша Любавушка. Возьми, отец все-таки.

На последних словах в голосе матери прозвучала горчинка. Видать не одна я считаю Григория бесхребетным.

— Не надо, — замахал он руками. — Маленькая она, боязно. Ты как? — посмотрел он на меня.

Только ради этого он и пришел — справиться о моем здоровье. Опять это дикое обожание в глазах. И ребенок его не интересует, и то, что похожа на него, не услышал. А я так надеялась, что отвлечется на дочь, перестанет следовать за мной тенью, заглядывать в глаза и предугадывать желания. Извел он меня своими липкими ласками. Каждую ночь подавай ему себя. Опостылел, сил нет. Сколько еще это будет продолжаться? Год, два?.. Сколько еще я смогу вытерпеть? И нет сил не сравнивать его с тем, другим — жарким, уверенным, настоящим.

— Пойду, положу Любавушку в колыбельку, — вздохнула мать, утирая одинокую слезу.

— Мама, — позвала я, когда она уже переступала порог. — Перенесите кроватку сюда. Нечего вам вскакивать по ночам, когда придет пора кормить. Сама я…

Не успела за матерью закрыться дверь, как схватил Григорий мою руку. Тискает, целует ее, словно помешанный.

— Отпусти! — насилу вырвалась. — Не видишь, плохо мне еще, родила же только. Да и нельзя мне месяц ничего. Уйди, пожалуйста, спать хочу.

Хоть месяц долгожданного покоя, а там видно будет.

* * *