100 рассказов из истории медицины

Федченко готовился к экспедиции у немецкого зоолога Рудольфа Лейкарта (1822–1898), который разгадал жизненный цикл трихинеллы, обезопасив любителей ветчины. Лейкарт – отец учения о промежуточных хозяевах паразитов человека. Он предполагал наличие такого хозяина и у ришты и предложил Федченко поискать его. С этой находки началась тропическая медицина, как сказал Рональд Росс, открывший роль комаров в распространении малярии.

Зима 1868–1869 гг. была суровой: до Ташкента ехали на санях. Там в гостинице супруги Федченко совершили неприятное для себя открытие: русские уже завезли в Среднюю Азию постельного клопа, которого доселе этот край не знал. Зато из Туркестана они увозили с собой малярию. Этой болезни предстояло сыграть роль в истории ришты.

Очагами дракункулеза в Средней Азии были Бухара и Джизак. Когда Федченко прибыл в Самарканд, в госпитале еще лежали русские солдаты, раненные при обороне города, которую изобразил Верещагин на картине «У крепостной стены. “Пусть войдут”». Некоторые из этих солдат страдали и от ришты. Недостатка в материале не было. Алексей просил докторов собирать для него личинки паразита. Пока он отлучался в Каттакурган, военный врач напустил в его аквариум толпы личинок, но вода за несколько дней протухла. Федченко разбавил ее ключевой, и личинки сразу погибли. Так стало ясно, что жить они могут лишь в прогретой солнцем стоячей воде.

Следующих личинок Алексей Павлович поместил в аквариум с прудовой водой, где оказались рачки-циклопы. Разглядывая их в сильную лупу, Федченко заметил внутри циклопов личинки ришты, которые неплохо себя чувствовали. Произошло это 17 июля 1869 г. Немедленно сообщили генерал-губернатору Туркестана Константину фон Кауфману (1818–1882), что риштой заражаются при питье, глотая циклопов с личинками. Видимо, желудочный сок растворяет панцири рачков, паразиты высвобождаются, а дальше, как трихинеллы, проходят через стенку кишечника и ищут себе удобное место. Чтобы не заболеть, нужно либо пить проточную воду, где личинки не выживают, либо отфильтровывать рачков. Это немедленно довели до сведения всех командиров русских войск в Туркестане.

Через три года Федченко погиб от высотной болезни, тренируясь в горных восхождениях на Монблане. Он похоронен в Шамони, французском городе у подножия Монблана. На кладбище есть памятная табличка от альпинистов Узбекистана, но ни слова от тропических врачей и жителей десятков стран, которые благодаря Федченко избавлены от паразита. Покидая Среднюю Азию навсегда, Алексей Петрович написал о риште популярную статью для ташкентской газеты. Ее тут же перевели на узбекский и распространили в Джизаке и Бухаре, где находились главные рассадники гельминтов. И – ничего. Местное население совет «завоевателя» не пить из прудов игнорировало.

Ключ к сердцам бухарцев подобрал другой военный врач, который прибыл в Среднюю Азию уже с Красной армией, – Леонид Михайлович Исаев. Он тоже сын разорившегося купца. Но порядки в семье Исаевых были иные. Когда отец умер, дети обрадовались: «пороть не станет». Исаевы – старообрядцы, народ строгий. И бережливый. Сдавая единственную свободную комнату, вдова сумела дать детям высшее образование.

Леонид поступил в Императорскую военно-медицинскую академию в Санкт-Петербурге. Уважающий себя студент академии должен был посещать императорские театры. По уставу в театр можно являться только в мундире и при шашке. За этим следил дежуривший у парадного подъезда инспектор (та же должность, что у Федченко), вредный как змей. Исаеву не на что было купить мундир и шашку. Одолжив их пару раз у товарищей, он решил проблему иначе: поступил статистом сразу в Александринку и Мариинку. Как участник мимического ансамбля попадал в театр со служебного входа, минуя инспектора.

Товарищам, строгой матери и даже себе Исаев объяснял, что это такая подработка, для поддержания штанов. На самом деле то была безответная любовь. Поручик медицинской службы Исаев выучил репертуар обоих театров, на всю жизнь запомнил декорации и световую программу каждого спектакля. Он обожал фотографироваться и спорить, находя в дискуссиях некое драматическое начало. Но если и была у него мысль бросить армию с медициной к черту и стать актером, он гнал ее как «несерьезную».

И все-таки Исаев обрел свою сцену. В бараке – даже не в холерном, в чумном. В 1911 г. во время эпидемии легочной чумы в Харбине он сумел какой-то пантомимой убедить не понимающих русского китайских кули не разбегаться из карантина. С тех пор лабораторная работа наводила на него тоску. Исаева влекли неведомые люди, которым он силой своего таланта будет что-то объяснять и добьется того, чего не сумеют другие врачи.