100 рассказов о стыковке. Часть 1

Другим фарсом была забота о здоровье трудящихся ЭПАСа и прочих специалистов, выезжавших за границу. Перед каждой поездкой мы проходили медкомиссии: нужно было посетить в среднем около дюжины врачей, сдать около десятка анализов. Постепенно эта процедура еще более ужесточалась и порой доходила до абсурда. Мало было побегать по коридорам нашей ведомственной поликлиники № 119, на что уходило иногда несколько дней. Нас каждый раз посылали в кожно–венерологический, туберкулезный и наркологический диспансеры: похоже, заботились не только о нашем здоровье, но и о том, чтобы не пострадали американские женщины и мужчины, вступившие с нами в контакт. Одного парткомовского заслона, видимо, казалось недостаточно. Полностью подоплека этого дополнительного медицинского кордона мне тоже до сих пор не ясна.

B одном из своих представлений Аркадий Райкин изобразил изобретателя–еврея, который собирался со своим прибором на выставку в Париж, но у него анализы оказались «не те» (наверно, сработала национальная — 5–я группа «инвалидности»); за границу поехал другой — без понятия о приборе, но «с теми» анализами.

Так и продвигалась работа над ЭПАСом, над подготовкой к полету в космос с новой системой стыковки дома, на переднем крае, на нейтральной полосе и на «фронтах», где мы, как иногда казалось, то ли братались со своими союзниками, то ли сражались с потенциальными противниками под неусыпным надзором послевоенного «СМЕРШа».

В целом обстановка вокруг ЭПАСа была противоречивой. Очень многое делалось эффективно, по первому зову, как по зеленой улице. Особенно это проявлялось в организациях, так сказать, не испорченных вниманием высшего руководства. Характерным в этом плане была работа НИИОФИ (оптико–физических измерений) Госстандарта СССР, который вместе с НИИРПом (резиновой промышленности) отрабатывал уплотнение стыка, обеспечивая герметичность переходного тоннеля между кораблями.

Испытаниями уплотнения в НИИОФИ руководил мой друг Евгений Духовской, очень близкий мне по духу, по приверженности к спорту и преданности делу. В ноябре 1973 года он должен был поехать на фирму «Рокуэлл» в Калифорнию, чтобы принять участие в совместных испытаниях нового уплотнения. Оформление, особенно при первом выезде за границу, доставляло немало хлопот, занимало очень много времени. Еще летом, собрав и сдав куда положено документы, Евгений с сыном уехал в Крым, в отпуск. Что произошло дальше, я пересказываю с его слов.

Лежа на пляже, беззаботный отдыхающий услышал: «Товарищ Духовской, срочно подойдите к спасательной станции». Убедившись, что сын рядом и его спасать не надо, Евгений все же побежал к «спасению на водах», где ему вручили «красную» правительственную телеграмму, срочно вызывавшую его в ЦК КПСС. Вызвавший, в свою очередь, из Москвы деда и временно бросивший сына на приятелей, затребованный на самый верх специалист был тут же посажен на первый рейсовый самолет Симферополь—Москва (без билета, в салон первого класса, рядом с кaким?то секретарем обкома) и доставлен в столицу. В ЦК ему указали на существенный пробел в подготовке к поездке в Америку и к работам по такой важнейшей программе, как «Союз» — «Аполлон»: Евгений оставался беспартийным. Он заявил, что уже несколько лет стоит в очереди на вступление в передовой отряд советского народа (такая очередь для интеллигенции возникла в 60–е годы, когда соотношение между прослойкой и классом–гегемоном в партии стало резко уменьшаться). Инструктор дал указание немедленно ехать в первичную партийную организацию. Туда по спецканалу поступили необходимые инструкции и был срочно доставлен секретарь парткома института: его в таком же экстренном порядке вертолетом вывезли из сибирской тайги, где тот охотился, находясь в отпуске. Все сработало четко, почти как во время войны.

Когда год спустя, летом 1974 года, Духовского из кандидатов принимали в члены партии, обстановка с советскими учеными резко ухудшилась в связи с «делом академика Сахарова». При утверждении решения общего собрания первичной организации, после двух парткомов НИИОФИ, в райкоме Дзержинского района Москвы Духовскому неожиданно задали вопрос, как он относится к Сахарову. Евгений, футболист и хоккеист, рассказывал об этом тоже очень образно. «У меня было несколько секунд на размышление (меньше, чем сейчас в телепередаче «Поле чудес»), и я сказал так: «Сахаров выдающийся физик, внесший огромный вклад в создание ядерного щита страны, трижды Герой и лауреат, — тут все члены райкома затаили дыхание, — однако напряженная работа, видимо, повлияла на его психику, он наверняка поправится и восстановит свои истинно патриотические взгляды». Первый секретарь посмотрел на меня стеклянными глазами и сказал: «Идите». Потом от своего институтского секретаря я узнал, что получил высшую оценку за свой ответ: «Если бы газеты печатали побольше таких комментариев настоящих советских ученых и патриотов, диссидентов в науке было бы намного меньше».