100 великих крылатых выражений

…Зловещие слухи о предательстве и измене, о темных силах, борющихся в пользу Германии и стремящихся путем разрушения народного единства и сеяния розни подготовить почву для позорного мира, перешли ныне в ясное сознание, что вражеская рука тайно влияет на направление хода наших государственных дел. […] В Лондоне я наткнулся на прямое заявление, мне сделанное, что с некоторых пор наши враги узнают наши сокровеннейшие секреты. […] Мы говорим правительству, как сказала декларация блока: мы будем бороться с вами, будем бороться всеми законными средствами до тех пор, пока вы не уйдете. Говорят, что один член совета министров (военный министр Д. С. Шуваев. – А. В.), услышав, что на этот раз Государственная Дума собирается говорить об измене, взволнованно вскрикнул: «Я, быть может, дурак, но я не изменник»».

А затем, словно раздалась пулеметная очередь, зазвучали факты. Милюков произносил их почти скороговоркой: неоказание помощи Румынии и срыв наступления на Балканах, отношения с поляками, вовремя не получившими автономии и теперь готовыми добиваться независимости, хаос и дезорганизация в тылу, беспорядки, вызванные действиями полиции, слухи о сепаратном мире. Процитировал он и австрийскую газету «Нойе Фрайе Прессе», написавшую после назначения премьер-министром Штюрмера: «Победа придворной партии, которая группируется вокруг молодой Царицы».

Во всех этих событиях Милюков видел происки правительства и окружения царицы. Чем они были вызваны? В этой речи всякий раз гремели, как выстрелы, слова: «Так разве же не все равно для практического результата, имеем ли мы в данном случае дело с глупостью или с изменою? […] Как вы назовете это: глупостью или изменой? […] Что это, глупость или измена? […] Что это делается, сознательно или бессознательно? […] Нет, господа, воля ваша, уж слишком много глупости. Как будто трудно объяснить все это только одною глупостью. […] Кабинет […] не заслуживает доверия Государственной Думы и должен уйти».

А. И. Солженицын так подытожил смысл этого патетического монолога: «А с правительством, после измены, больше не о чем говорить. […] Но если под основание трона вмесили глину измены, а молния не ударяет, – то трон уже и поплыл» («Октябрь Шестнадцатого». 65').

Позднее в изданной в 1921 г. в Софии «Истории второй русской революции» (т. 1) Милюков гордо написал: «Общественное мнение единодушно признало 1-е ноября 1916 года началом русской революции». Где-то далеко позади его парижского кабинета тянулись просторы России, щедро усеянные телами погибших – этими фигурками проигранной шахматной игры.

Он успел сказать свое слово в мировой истории. С этой знаменитой речи и, главное, с истошного, панического вопроса, заданного Милюковым, «глупость или измена?», в Российской империи стал подспудно распространяться массовый психоз – тот феномен, что, по наблюдению французского историка Люсьена Февра, предшествует революциям, соединяя множество людей в одну взрывчатую массу и обильно пропитывая ее страхом и ненавистью. Эту массу остается лишь поджечь, выстрелить в нее какой-нибудь «сигнальной ракетой».

«Огромная восприимчивость, легковерие, которое пышно расцвело в условиях нищеты и тревоги, длительного недоедания, смутного, но глубокого волнения, – все это разрушило у людей, не имеющих культуры мышления, последние остатки способности рассуждать критически» (Л. Февр. «Гигантский лживый слух: Великий страх июля 1789 года», 1933).