100 великих тайн советской эпохи

13 апреля 1943 года обычная трансляция передач немецкого радио была прервана сообщением, которое потрясло весь мир: «Нами получено срочное сообщение из Смоленска. Жители области указали немецким властям место, где большевики проводили акции массового уничтожения и где ГПУ ликвидировало 10 000 польских офицеров».

Реакция советского правительства на сообщение о Катыни последовала через несколько дней. 15 апреля в 7 ч 15 мин утра по московскому радио прозвучало: «Уже два или три дня ведомство Геббельса распространяет подлую клевету о том, что массовое уничтожение польских офицеров в районе Смоленска весной 1940 года – дело рук советской власти. Выдвигая это чудовищное обвинение, немецко-фашистские подонки грязно лгут и не остановятся ни перед чем в своем стремлении замаскировать истинного виновника преступления, так как стало известно, что это их рук дело».

Расчет Геббельса оправдался. После формирования польской армии в СССР Андерс провел ее через Персию в Египет; там они присоединились к англичанам, сражающимся против Роммеля. В апреле 1943 года Андерс воевал в Италии. Он связался с Лондоном: «Мы располагали информацией, что некоторых из наших офицеров утопили в океане. Вполне возможно, что тех, кого увезли в Козельск, убили под Смоленском…»

Варшавский мемориал памяти жертв Катыни, Харькова и Медного

15 апреля представителю польского правительства в Женеве были даны последние инструкции. Он должен обратиться в международный Комитет Красного Креста с просьбой отправить комиссию на место преступления с целью полного расследования фактов.

В сентябре 1943 года советские войска заняли Смоленск. Западных журналистов, работавших в то время в Москве, больше всего удивляло то, что советские власти на протяжении трех месяцев обходили молчанием все вопросы, связанные с Катынью. В первой половине января 1944 года все изменилось. Западным журналистам объявили, что желающие могут принять участие в расследовании и 15 января отправиться в Смоленск вместе с советской комиссией.

Им показали несколько сотен недавно эксгумированных трупов.

Потом журналистов собрал третий секретарь американского посольства в Москве мистер Милби, и их представили комиссии по расследованию. Среди них были ключевые фигуры советской медицины: профессор Прозоровский, начальник комиссариата здравоохранения СССР и директор Института судебной медицины; доктор Смолянинов, декан факультета судебной медицины в Московском медицинском институте; профессор патологоанатомии Воропаев, зав. отделением санатологии Государственного научно-исследовательского института по судебной медицине от Наркомата здравоохранения СССР; зав. отделением судебной химической медицины профессор Ставайкова; ассистент профессора Швайкова. В комиссию вошли еще восемь человек: академик Бурденко, писатель Алексей Толстой, митрополит Московский Николай, министр образования Потемкин. Их присутствие должно было придать происходящему «респектабельность».

Возможность участия СССР в этом преступлении абсолютно исключена. Комиссия опубликовала свои выводы, и для Москвы и стран народной демократии вопрос был закрыт. Многочисленные представители недавно освобожденных стран были счастливы повесить на бывших оккупантов еще одно преступление. Поэтому степень достоверности советского расследования даже не обсуждалась. Тем более что даже американские дипломаты, побывавшие в Катыни, официально признали вину немцев. Но все попытки советской стороны вставить пункт о Катыни в обвинение на Нюрнбергском процессе потерпели крах.

И лишь после распада СССР и падения коммунистического режима признали то, от чего открещивалось почти 60 лет, – польские офицеры в Катыни были расстреляны органами НКВД по прямому указанию Москвы.

В годину испытаний

Знал ли Сталин о подготовке нападения Германии?

Рассказывает историк и журналист Юрий Басистов:

Гитлеровское вторжение было действительно вероломным, но вот «неожиданным» его никак нельзя назвать. В том же выступлении сам Сталин признавал, что 170 дивизий, брошенных Германией против СССР, были придвинуты к границам СССР и находились в полной готовности, ожидая лишь сигнала для вторжения. О какой же «неожиданности» могла идти речь?