100 великих узников

В Кару арестанты прибыли под вечер, и их по двое разместили в секретных казематах уголовной тюрьмы. Два месяца прожили здесь политические ссыльные, почти не видя друг друга и ничего не зная о внешних событиях. Плохое и недостаточное питание и отсутствие прогулок быстро стало сказываться на их здоровье, не прошло и месяца как несколько человек оказались при смерти. Другие ослабли так, что не могли стоять на ногах. Однажды присланный из Верхнеудинска урядник Смирнов во время обыска нашел на чердаке тюрьмы револьвер. Следствию ничего не удалось выяснить, но 13 человек, признанных самыми опасными, отправили в Шлиссельбург (в их числе были И.Н. Мышкин, Н. Щедрин, И.Е. Минаков и др.). В Шлиссельбурге их разместили по одиночкам – через камеру один от другого. «Тишина была мертвая, – писал М. Попов. – Кроме бряцания кандалов на моих ногах, да суетни жандармов по коридору, я ничего не слыхал. На другой день над моей камерой, справа и слева, послышался тот же звон кандалов. Я тотчас инстинктивно вскочил на стол и стал стучать ложкой в стену: «Кто?» Справа на мой вопрос – ни звука… Потеряв надежду справа, стучу налево, ответ был: «Я – Мышкин».

С этого времени М. Попов стал по целым часам перестукиваться с И. Мышкиным, но все их попытки установить связь с другими узниками оканчивались неудачей.

В одной из камер Шлиссельбурга томился Малавский – сотоварищ Дейча и Стефановича по «чигиринскому делу». «Удивительна судьба этого мирнейшего, казалось, из людей! Его положительно преследовал какой-то рок». Когда его сотоварищи благополучно бежали из киевской тюрьмы, Малавский тоже имел полную возможность бежать, однако не захотел этого делать. Улик против него не было, и он считал, что его обязательно оправдают и отпустят на свободу. Однако суд приговорил его к ссылке на поселение, Малавский же считал это вопиющей несправедливостью и поспешил обратиться в Сенат. Но там иначе взглянули на его дело, ведь после побега арестованных из киевской тюрьмы из рук следствия ускользнули главные виновники. И тогда сенаторы решили отыграться на Малавском: они так «внимательно» отнеслись к прошению арестованного, что вместо простой ссылки приговорили его к 20 годам каторжных работ. Его отправили на Кару, но возмущенный Малавский по пути совершил побег, за который суд прибавил ему к прежнему сроку еще 15 лет. Однако арестант оказался настойчивым и, оказавшись на Каре, снова совершил побег. Узник был пойман, и уже как опасный преступник доставлен в Шлиссельбург.

В камере рядом с ним томился Егор Иванович Минаков – общительный по натуре человек, поэт, музыкант, прекрасный певец. В первый раз он был арестован в 1879 году, был судим за покушение на убийство предателя Гоштофта и приговорен к 12 годам каторги. Приговор «по делу Геллиса» увеличил срок его каторги до 20 лет. По дороге на Кару летом 1880 года он пытался бежать с Ключевского этапа с двумя другими арестантами, но уже через несколько дней их поймали. В апреле 1882 года Е.И. Минаков бежал с Кары, так что, попав в Шлиссельбург, он уже числился на плохом счету.

В тюремных условиях все заключенные находились в состоянии неустойчивого душевного равновесия, и достаточно было самого слабого толчка извне, чтобы в их душе произвести бурю и заставить пойти на тот или иной исключительный по своим последствиям поступок. Е.И. Минаков не захотел «колодой гнить, упавшей в ил» (как он выразился в одном из своих стихотворений), и свой протест против нечеловеческого режима заключения он, к великому ужасу «Ирода», стал выражать громким пением, заполнявшим всю тюрьму. Нарушать тишину строго запрещено, но узник не желал считаться с инструкцией и каждый вечер, в определенный час, своим чудесным бархатным голосом исполнял песни собственного сочинения. Его связывали по рукам и ногам, но и связанный арестант продолжал петь. По приказу «Ирода» тюремщики ворвались в камеру Е.И. Минакова и жестоко избили его, однако и эти меры не помогли. Тогда узника стали систематически утаскивать в холодный и темный карцер, морили голодом, все тело его было в ссадинах и кровоподтеках, однако каждый вечер, в 10 часов, тюрьма оглашалась необычайными песнями…

Е.И. Минаков не ограничился одним пением и потребовал свиданий, переписки с родными, книг недуховного содержания, права курить и т. д. В этом ему было, конечно, отказано, и тогда арестант в одиночку начал голодовку. «Добьюсь своего или умру!» – заявил он. День за днем, медленно и мучительно тянется голодовка. По распоряжению тюремного начальства в камере Е.И. Минакова оставляют обед и ужин, но узник ни к чему не притрагивается. Измученный и обессилевший, он целыми днями остается неподвижен и только в 10 часов вечера собирает последние силы для своего горького пения…