1000 год. Когда началась глобализация

Когда наступил страшный 1052 год, регент Йоримичи переделал свой дом в киотском пригороде Удзи в буддистский храм, позднее получивший известность благодаря Павильону Феникса (Бёдо-ин по-японски), который назвали так из-за сходства с птицей с распростертыми крыльями. Ныне храм в Бёдо-ин считается знаковым иконографическим символом японской культуры, и его изображение присутствует на лицевой стороне монеты достоинством десять иен. При этом Павильон Феникса демонстрирует множество следов влияния культуры Ляо. В просторном внутреннем зале без колонн, поддерживающих крышу, древние зодчие поместили большую статую Будды и украсили зал множеством зеркал и необычным металлическим орнаментом.

К всеобщему удивлению, 1052 год обошелся без каких-либо крупных катастроф. Кое-кто полагал, что век конца Дхармы наступил незаметно, другие же не были в этом уверены. Спустя несколько лет все снова успокоилось. Никто не объявлял новой даты конца света, и жизнь продолжалась так же, как и шла до 1052 года.

* * *

В промежутке с 1000 по 1200 год произошла поразительная череда династических пертурбаций. Сын Махмуда наследовал отцу в 1030 году, когда Махмуд умер в возрасте пятидесяти девяти лет, но десять лет спустя сельджуки покорили империю Газневидов. Чжурчжэни, один из народов, подвластных династии Ляо, свергли своих владык в 1125 году, а в 1140-е годы подписали перемирие с империей Сун, обложив ту еще более высокой ежегодной данью, нежели та, какую предусматривал Чань-юаньский мир 1005 года. Впрочем, этим бурным событиям не удалось изменить границы буддистского и исламского блоков.

Как ни странно, Караханиды, несмотря на бесконечные распри между различными ветвями правящего рода, сохраняли власть до 1211 года, когда они, как и все прочие державы Центральной Азии, покорились противнику, перед которым едва ли кто мог устоять, – монгольскому хану Тэмуджину. («Чингисхан» – персидский вариант имени.) Чингис умудрился собрать войско степных народов, более многочисленное и сильное, чем удавалось любому предшественнику. У каждого его воина было несколько лошадей, которых старательно дрессировали (например, останавливаться по команде, чтобы наездник мог спрыгнуть наземь или поднять что-то с земли), а вызубренные маневры конного строя позволяли всегда выдвигать в авангард наиболее свежих бойцов. Хан Чингис многое перенял от завоеванных народов, в том числе от киданей западного Синьцзяна. Он не покупал рабов. Вместо этого он отдавал увеличенную долю добычи тем, кто сражался смелее и отчаяннее прочих.

Чингис добавил к принятой в Центральной Азии модели управления всего одно, но важное дополнение – страх. Куда бы ни приходило монгольское войско, защитникам предлагали сдаться, признать владычество монгольского хана и регулярно выплачивать дань его представителям. Если местный правитель соглашался, монголы ставили во главе области своего «губернатора», а бывшему правителю разрешали править дальше, при условии, конечно, что он будет платить дань. Сами монголы почитали собственный пантеон (особо они чтили бога неба Тенгри), но не навязывали свою веру ни мусульманам, ни буддистам.

А вот если местный правитель сопротивлялся, исход противостояния оказывался другим. Монголы планомерно осуществляли угрозу уничтожения, которой пугали врага перед схваткой. В одном городе, завоеванном монголами, черепа местных жителей сложили в огромный курган за крепостной стеной, еще в одном накидали громадную кучу отрубленных ушей. Цель была проста: внушить всем и каждому, что разумнее капитулировать, а не сражаться. После падения очередного города монголы делили жителей на группы. В свое войско они зачисляли мужчин с каким-либо полезным опытом – скажем, военных инженеров, способных метать пороховые заряды, взрывавшиеся при контакте (эту технологию первыми освоили китайцы), или управлять баллистами, что швыряли гигантские камни на противника. Мастеров (ткачей, металлургов и остальных) отправляли в столицу.

Когда францисканский миссионер из Бельгии по имени Гильом (Вильгельм) де Рубрук побывал в столичном городе Каракорум (на территории современной Монголии), он столкнулся там с европейцами-военнопленными из далекой Франции. Один оказался умелым мастером по серебру и механиком, сотворившим для хана хитроумный фонтан[81]. Таким пленным разрешалось жениться, заводить детей и жить в относительном комфорте, но домой их не отпускали. Перемещение людских масс по азиатским степям изрядно способствовало обмену информацией: иранские и китайские астрономы советовались друг с другом, а один иранский историк написал всеобщую историю, которая излагала события в исламском мире и, пусть менее подробно, в Китае. Другим следствием плотности взаимодействия стало быстрое распространение Черной смерти, то есть бубонной чумы, которая зародилась на западе Центральной Азии и обрушилась затем на Ближний Восток и Европу.