1000 ночных вылетов

Вот тебе и «отбой». Впрочем, армия должна знать о передвижении вражеских войск, армия не может без разведки даже в туман.

Один за другим взлетают самолеты. Тает рокот моторов в белесой мгле…

За Доном туман приподнимается, и уже отчетливо видно землю. Герасимчук ведет самолет по заданному маршруту на высоте двадцати-тридцати метров. Степь, степь. Черная мертвая равнина, громадная, как океан. Но что это? Один огонек, второй, и вдруг длинная цепочка огней…

— Старт! Фашистский аэродром! — кричит штурман Саша Логанчев.

Герасимчук делает круг над немецким аэродромом. Наверное, немцы принимают его самолет за свой: старт не выключается.

— Самолеты!.. — Голос Герасимчука хрипнет от волнения. — Саша, бомбы!

— Высота, командир… Подорвемся сами.

— Бомбы!

Самолет подпрыгивает и накреняется на взрывной волне, а на земле разгорается дымное пламя.

— Живой, Сашок?

— Живой!

— Так давай, браток, из пулемета! Давай, Сашок!

И Саша пускает длинные очереди вдоль самолетной стоянки, не замечая, как рвутся снаряды в воздухе, как прополаскивается темное небо неисчислимыми нитями пулеметных трасс…

Днем у разбитого и изрешеченного снарядами самолета Герасимчука собирается наш «молодежный клуб». Борис перебирает струны неразлучной гитары и негромко напевает экспромтом сочиненную песенку. Автор ее, Иван Шамаев, нещадно фальшивя, подпевает:

На лонжеронах без перкали
ПО-2 с заданья приходил,
И все механики вставали,
Когда к лесочку он рулил…

А Герасимчук молчаливой тенью ходит вокруг самолета за техниками и каждому задает единственный вопрос:

— К ночи, братики, а?

— Отстань! — сердится инженер полка Косарев. — Два дня, и не меньше! На чем только прилетел?

И Герасимчук не скрывает слезы. На два дня солдат лишился оружия…

Мышей я не боюсь. Просто они мне противны. Давно. С самого детства. А цвет их серых шкурок чем-то напоминает мундиры немцев. И от этого вид паршивых зверьков вызывает неудержимую тошноту.

Село, где мы живем, наводнено мышами. Они повсюду. Бегают по полу, проникают в постели, попадают в одежду, в сапоги, копошатся в соломе матрасов, в подушках. Им наплевать на наш заслуженный отдых, и… словом, спокойно не может спать даже Иван Шамаев. А уж, казалось, что ему мыши! Однажды наш аэродром бомбили вражеские бомбардировщики. Налет был коротким, но жестоким. Бомбы падали не только на аэродром, но и на деревню, между домами. Все скрылись в убежища, только Иван, смертельно устав после боевой ночи, продолжал спать. Вечером, когда его разбудили перед полетами, Иван, выйдя на улицу и увидев свежие воронки, страшно удивился:

— Интересно, когда же это нас бомбили?..

Но сегодня мыши довели даже Ивана. Он решил выколотить мышей из своей подушки… не открывая глаз. Первый удар кулака пришелся по подушке, второй — по голове соседа! И вот уже сосед, Дмитрий Тарабашин, награждает его ответным ударом, и по всему общежитию летают из угла в угол подушки.

Мы с Николаем Кисляковым натягиваем сапоги и влезаем в ватные комбинезоны: все равно уже не заснешь! Идем в столовую на ужин, оттуда — на аэродром. Пора готовиться к вылету.

Еще вчера прибористы вытащили из приборной доски моего самолета часы для ремонта, но так и не успели поставить их на место. Теперь вместо часов на приборной доске круглая дыра.

— Хоть бы заклеили, — ворчу себе под нос.

— Что? — интересуется Николай.

— Ничего. Поехали.

Мне понятно, что техникам недосуг, что у них есть куда более важные дела, чем наши самолетные часы, но почему-то именно эта дыра в приборной доске вконец портит настроение.

В полете нет-нет да и взгляну на эту злополучную дыру, и — что за наважденье? — из дыры выглядывает мышиная физия! Хлопаю ладонью, обтянутой кожаной перчаткой, по приборной доске — мышь пропадает с тем, чтобы через секунду вновь уставиться любопытными бусинками глаз. Тьфу! Я даже поеживаюсь от чувства брезгливости.

Наверно, движение тела передается на рули самолета, и он отклоняется от курса.

— Заснул? — интересуется Николай.

— Нет. Мышь.

— Что? — не может понять Николай.

Но ответить ему уже не могу, чувствую, как мышь, пробравшись где-то между сапогом и комбинезоном, медленно ползет вверх по колену.

— Танки! Приготовься к атаке!

— Есть! Разворачиваю самолет носом на голубые, приглушенные огни фар, мерцающие внизу.

— На боевом! Так держать!

Перед носом вспыхивают разрывы снарядов, проносятся лохматые брызги «эрликонов», но мне не до них: под комбинезоном ползет мышь! Вот она миновала колено, продвинулась на бедро. Даже спина взмокла противным, липким потом… Осторожно прижимаю ладонь к месту, где копошится эта противная тварь.

— Курс держи!

Я молчу. Ноги сами поворачивают самолет в нужную сторону. А под рукой бьется, трепыхается мышиная жизнь. Прижимаю ладонь сильнее, еще сильнее — и вдруг острые зубы впиваются в мою ногу. Нет, не от боли извиваюсь я на сиденье: стоит лишь представить длинную серую морду, как тут же поднимается тошнота.

На аэродроме Николай докладывает начальнику штаба: