1000 ночных вылетов

В строю сегодня все: и ветераны полка, и недавно прибывшее пополнение. Наверное, утром фотоснимки районов нашей разведки, дешифрированные, поднятые и снабженные кратким пояснительным текстом, со стола начальника разведки дивизии майора Желиховского перекочевали в штаб воздушной армии, а оттуда — в штаб фронта. Теперь в обратном порядке в полк пришло боевое задание:

— «Частям девятой гвардейской Краснознаменной Сталинградской дивизии бомбовым ударом уничтожить склады противника, что северо-западнее станции Глазуновка».

— Наш район, — шепчу через плечо Николаю.

— Угу, — так же тихо отвечает он. — Зениток там… Командир дивизии снимает фуражку и вытирает носовым платком лоб.

— Товарищи! — Голос его звучит тихо и по сравнению с тем, как он зачитывал боевой приказ, как-то по-домашнему, задушевно. — Вашему полку, товарищи, выпала честь первыми нанести удар. Поразить цель трудно. Почти невозможно. Об этом знает командование армии, командование фронта. Но… вы гвардейцы, и приказ должен быть выполнен! Станцию прикрывают восемнадцать прожекторов, около двадцати батарей. Трудно! Очень трудно! Мы с вашим командиром полка обсудили обстановку и пришли к определенному решению. Так ведь, Анатолий Александрович?

— Да, другого пути не вижу, товарищ генерал.

— Вот и я не вижу… Одним словом, нужен экипаж добровольцев. Его задача — отвлечь на себя огонь батарей. Только один экипаж!

Замер в молчании строй.

Кто рискнет сделать один-единственный шаг вперед, выйти из строя, отчеркнуть прошлое, настоящее, перешагнуть черту небытия? Кто?

Тихо вздыхает земля — раз-два.

Вновь замирают шеренги летчиков. Командир дивизии проводит рукой по глазам. Он не пытается скрыть слезы.

— Спасибо, гвардейцы! Я так и знал. Спасибо!

И снова два маленьких едва слышимых шага.

— Младший лейтенант Полякова. Разрешите моему экипажу, товарищ генерал!

Удар кулака Николая чуть не сшибает меня с ног. Мы оба стоим перед строем рядом с Шурочкой.

— Кому, как не нам, лететь, товарищ генерал! — восклицает Пивень. — Наш район разведки. Все зенитки нам знакомы. И прожекторы опять же только вчера поклон передавали.

— Разрешите, товарищ генерал! — присоединяюсь я к просьбе Николая. — Нам этот район известен лучше, чем другим. Разрешите?

— Действительно, это ваш район. Решено — идете вы!

— А ты… — рука генерала опускается на плечо Шурочки. — Ты, Шура, пойдешь вместе со всеми.

Генерал слегка поворачивает Шуру за плечи и подталкивает к строю.

Ревут моторы. Самолеты один за другим скрываются в ночной темноте, растворяются в мерцании звезд. На земле остается только наш экипаж. Мы вылетим через час. За это время головной полк дивизии углубится в тыл врага, стороной обойдет цель, ляжет курсом на юг. За десять минут до подхода полка к цели над нею появимся мы. Полк подойдет на приглушенных моторах и с большой высоты, прикрытый темнотой ночи, нанесет удар. А до этого десять минут наши. Десять минут, пока отбомбится полк, пока не будет накрыта цель. Десять минут, и в каждой — шестьдесят секунд. Какой незначительный миг в жизни человека — секунда. И как это много!

— Пора, — Николай втаптывает в землю окурок.

Заботливые руки техников подают лямки парашютов. Защелкиваем карабины и поднимаемся на крыло. В камышах у озерца неудержимо квакают лягушки.

— К дождю, — замечает Николай.

— Ага, — соглашаюсь я и устраиваюсь удобней в кабине.

Надо мной склоняется лицо Ландина.

— Поскорей возвращайся, старик!

Милый, заботливый. Ландин! Ты будешь стоять на аэродроме и вслушиваться в любые звуки, лишь бы уловить далекий гул нашей «семерки». Ты будешь ждать чуда даже тогда, когда всякое ожидание станет напрасным, но ты все равно еще будешь на что-то надеяться и ждать, ждать… Мой старый и проверенный товарищ, ты ведь знаешь, что чудес не бывает. И все равно ты жди! Жди!..

Восемнадцать прожекторов вытянули голубые щупальца, шарят по небу, сходятся, перекрещиваются, ищут, ждут.

— Сколько до цели?

— Одна минута. Если хочешь больше — шестьдесят секунд.

— Хочу больше.

— Мог не лететь.

— Мог. Если бы не ты! Кулаком в спину!.. Отсутствие элементарной вежливости, наконец, уважения к своему командиру, товарищ штурман!

— А долг коммуниста?

— Жмешь на патриотизм?

— Нет, на твою слоновью шкуру.

— Запомню, Коля!

— Для этого и говорю.

Этой болтовней мы заполняем пустоту ожидания. Самое страшное — это ожидание неизвестности. Когда враг ощерится зенитками, когда на первый взгляд даже не будет выхода из замкнутого круга огня, все же легче: ты будешь драться. А от пассивного ожидания до ощущения обреченности — всего один шаг! Даже в пылающем самолете летчик не испытывает чувства обреченности — в нем еще не сломлена воля к победе, он еще чувствует себя солдатом. А неизвестность, пассивность рушат внутренний мир летчика, и воля его может дойти до распада. Тут важен даже пустяковый разговор. Одно-единственное слово, в такое мгновение оброненное другом, не допустит ослабления воли. Пусть не сказано ничего значительного или очень важного, но летчик услышал голос человека и знает — рядом друг…