1000 ночных вылетов

Вновь, как в дни сражения за Москву и Сталинград, бойцам зачитывается обращение партии, наказ народа — «Ни шагу назад!». И вновь солдаты принимают клятву — «Стоять насмерть!».

А у нас в первом полете кто-то дрогнул. Мы с Николаем видели, как взорвались на нашей территории две сотки, видели вслед за этим голубую трассу пуль, несущихся к земле. Такие трассы только у наших ШКАСов. Бомбил и обстреливал наши войска кто-то из нашего полка, из нашей дивизии. Кто?!

О происшествии знает командир, знает весь полк. Нас вызывает комиссар — кто?

В дивизии около ста экипажей, попробуй, ответь на этот вопрос, укажи на кого-то пальцем.

Ясно одно: это свой… Мы буквально приходим в состояние бешенства от беспомощности: узнать подлеца невозможно. Одно дело, если он ошибся, а вдруг среди нас враг? Тогда он и впредь будет творить свои темные дела. Каждый самолет скрыт темнотой ночи, отделен от другого невидимым барьером. Кто?..

— Надо следить за каждым, — произносит Николай.

— Значит, и подозревать каждого? — возмущаюсь я.

— Каждого! — жестоко обрубает он.

— Выходит — и меня и тебя?

— Да!

— Но это просто глупо! Еще большая глупость закрывать глаза и молчать.

— Допустим. Каким образом ты осуществишь контроль? Уж не прикажешь ли включать над целью бортовые огни и мигать: мол, это бросаю бомбы я, а не кто-либо другой?

— Вот это действительно глупость. — Николай поворачивается ко мне спиной. — Товарищ комиссар, предлагаю каждую ночь менять экипажи. Каждую ночь летчик летает с новым штурманом и наоборот.

— Вы думаете таким способом выявить… этого? — Комиссар так и не находит нужного слова.

— Хотя бы обезопасить. Экипаж — двое все-таки разных людей.

— Пожалуй, в этом что-то есть. Я посоветуюсь с командиром.

Мы выходим от комиссара удрученные и недовольные друг другом. Я понимаю, что Николай прав, но подозревать каждого! Значит, и мне не будут верить, значит, рухнет наша дружная семья. И это накануне предстоящего наступления, накануне боя.

— По самолетам!

Николай смотрит на часы:

— Взлетаем через десять минут. Я забираюсь в кабину и никак не могу найти удобного положения на своем парашюте.

— Запускай!

Над аэродромом плывет гул двигателей, самолеты один за другим рулят на старт.

Цель, по которой наносит удар наша дивизия, — узкая полоса переднего края обороны противника неподалеку от станции Поныри буквально покрыта взрывами бомб. И почти тут же начинается артиллерийская подготовка. Но все это уже не может остановить немецкую военную машину. В пять часов тридцать минут противник переходит в наступление. Под прикрытием огня тысяч орудий и минометов, при поддержке множества самолетов к переднему краю нашей обороны устремляются массы фашистских танков и штурмовых орудий. За ними следует вооруженная до зубов и ободренная шнапсом пехота. Началось! Ну, теперь держись!..

Зря мы грешили, подозревая кого-то в преднамеренной подлости. Никакого предателя среди нас нет, да и быть не могло. Все мы знаем в полку друг друга, и, окажись среди нас враг, разве мог бы он остаться незамеченным. А виновником того происшествия, как удалось установить через год, оказался штурман лейтенант Тарабашин. Перепутав ориентиры, он принял заросли кустарника вдоль какой-то речушки за укрепления фашистских войск и, не согласовав с летчиком, сбросил бомбы. И только начав обстрел цели, Тарабашин понял роковую ошибку. К счастью, бомбометание и стрельба обошлись без человеческих жертв. Димка Тарабашин молчал целый год.

Молчал и его командир. Молча переживали, наводили справки и, даже выяснив, что бомбы разорвались на пустыре, не причинив никакого вреда нашим войскам, решили молчать, чтобы не попасть под суд, чтобы, оставшись в строю, исправить ошибку и до конца драться с врагами, продолжая служить Родине.

Летние ночи коротки, мы едва успеваем сделать один вылет. На день тщательно маскируем свои самолеты и после короткого отдыха не можем оторвать взгляда от неба, где проносятся наши скоростные бомбардировщики и истребители. И, что там говорить, завидуем! Никогда я так не досадовал на свой тихоходный ПО-2. В небе идет неравный жаркий бой, сталкиваются воздушные армады, а мы за сутки совершаем один-единственный вылет. Две стокилограммовые бомбы, четыре эрэса и лента ШКАСа! И еще неизвестно, нанесло ли все это какой-либо ущерб врагу. Ах, как хочется драться на настоящем самолете!.. А тут еще, как назло, команда срочно перевести самолеты лейтенанта Мартынова, Ляшенко, Обещенко и мой в транспортный вариант. Этой ночью полк уйдет бомбить обнаруженную днем танковую колонну фашистов. А мы? Куда прикажут лететь нам, какие везти грузы? О предстоящем полете даже не хочется думать.

Вечером нас вызывают на КП. Вокруг стола командира стоят какие-то люди в штатском.

Заметив среди них бородатого священника, толкаю Бориса локтем:

— Видал? — шепчу ему на ухо. — Интересно, в какой монастырь придется лететь?

— Успокойся, — так же шепотом отвечает Борис. — Во всяком случае, не в женский. Я едва сдерживаю готовый вырваться смех.