1000 сногсшибательных фактов из истории вещей

Сделаем скидку на душевные терзания героя (с очаровательной блондинкой у него все вышло как-то сикось-накось), но ведь и паршивый фонарь действительно чадил и брызгал горячим маслом во все стороны! С другой стороны, юному поручику грех жаловаться, потому что двести лет назад улицы российских (и не только российских) городов вообще никак не освещались. Вот что пишет, например, итальянский путешественник Рафаэль Барбарини, посетивший Москву в 1565 году: «Мы впотьмах достигли большого дворцового крыльца. В двадцати шагах от него стояло множество служителей, державших лошадей под уздцы. Они дожидались своих господ, бывших в гостях у царя, для того чтобы проводить их домой. Но чтобы дойти до того места, где стояли лошади, мы должны были в темную ночь брести в грязи по колено».

Барбарини немного лукавит, потому что даже в блестящем Париже первые уличные фонари зажглись только лишь в 1558 году, ну а чтобы французскую столицу осветить как следует, потребовалось еще сто десять лет. Этот подвиг совершил «король-солнце» Людовик XIV, повелевший отковать по сему поводу особую медаль с надписью: «Безопасность города и хорошее освещение». Говорят, что своим великолепным прозвищем он в немалой степени обязан именно этому замечательному деянию, а также венецианским зеркалам в залах Версальского дворца. Тем не менее даже в 1718 году на парижских улицах после захода солнца было весьма неуютно, о чем пишет один высокопоставленный путешественник: «Хотя по улицам и разъезжает конная стража, случаются вещи, которых она не видит. Недавно карета герцога Ричмондского была остановлена в полночь неизвестными недалеко он Нового моста. Один из нападавших ворвался в карету и пронзил герцога шпагой. После десяти или одиннадцати часов вечера невозможно найти даже на вес золота портшез или фиакр[79]. Лучше всего брать с собой слугу, который шел бы впереди вас с факелом в руках».

Кстати, просвещенные европейцы так и поступали: выходя на улицу в темное время суток, прихватывали с собой латерну (так в то время по-латыни назывался фонарь), поскольку средневековые города по ночам погружались в непроглядную тьму. Быть может, в солнечной Италии, на родине Рафаэля Барбарини, дело обстояло несколько иначе, но мы об этом ничего не знаем. Однако не станем ломать копья попусту, ибо в Западной Европе коммунальным благоустройством озаботились все же куда раньше, чем в полудикой азиатской Московии. Европейские города жили по своим собственным законам и не собирались подчиняться баронам и герцогам, у которых было по семи пятниц на неделе. Разумеется, горожане разнились между собой – и по уровню доходов, и по общественному положению, – но если к стенам города неожиданно подступал неприятель – какой-нибудь вздорный барон, собравший с бору по сосенке падкую на халяву дружину, – город выступал как единое целое. А вот на Руси с ее патриархальными нравами и вотчинным землевладением ничего подобного никогда не было и в помине, и потому князья в своих владениях, высочайше пожалованных небрежным росчерком царского пера, били земные поклоны московскому государю и третировали в хвост и в гриву ручных подданных, которые до креста пропивались в царевых кабаках. Правда, Великий Новгород и Псков – богатые торговые города, всегда жившие наособицу, – легко прогоняли неудобных князей и бережно лелеяли вековые традиции самоуправления, но разве могла себялюбивая византийская Москва, только позавчера сокрушившая злых татар, допустить на ближней периферии своих земель существование городов, откровенно нацеленных на Запад?