10000 литров чистого ужаса

Человек стоял перед ней, сжимая в руке бритву, и как будто колебался. Кати заставляла себя ни о чем не думать, но невольно всматривалась в его лицо. С ума сойти: она смотрела столько фильмов, в которых действовали психопаты всех мастей. В них всегда было хоть что-нибудь жуткое: искаженное пороком лицо или глаза, горящие огнем безумия. Но человек, которого она видела перед собой, походил на усталого пенсионера, собравшегося поработать в саду. Ничего особенного в нем не было. Довольно толстый. Лицо красное, видно, не дурак выпить, серые волосы, коротко остриженные и тщательно причесанные. Он был просто до ужаса нормальным.

И все же он раздел ее догола, привязал к верстаку и стоял перед ней с опасной бритвой в руке.

И это было совсем ненормально.

Ей хотелось, чтобы все произошло поскорее. Пусть этот тип перережет ей горло, чтобы она сразу умерла.

Но ведь если бы он хотел убить ее сразу, то не стал бы ждать, когда она придет в сознание.

Вероятно, это был один из тех маньяков, которые могут кончить, только глядя, как девушка мучается. Его, должно быть, обижали или били в детстве… люди, которых самих когда-то били или обижали… Она изучала подобные случаи на семинарах по психологии — и вот сама стала последним звеном в длинной цепи насилия и ненависти. Это было одновременно страшно и обидно до слез.

Человек с бритвой между тем, похоже, решился. С сосредоточенным выражением мастера, принимающегося за тонкую работу, он подошел к ней и сделал глубокий надрез от правого плеча до локтя.

Боль взорвалась огненным шаром в мозгу Кати, она закричала, этот крик, казалось, распространился по всему телу, напрягшемуся так, что захрустели кости.

Человек еще немного подумал и сделал второй надрез — от бедра до колена. Волной накатила тошнота, тело напряглось еще сильнее; не внимая больше разуму, оно с невесть откуда взявшейся силой отчаянно рвалось из кожаных ремней, которыми Кати была привязана к верстаку.

И вдруг раздался треск — один из ремней лопнул, освободив правую ногу. Ее мучитель удивленно уставился на порванные путы и попытался схватить Кати за ногу, но та успела согнуть колено и брыкнуть, метя пяткой старому хрычу в подбородок. Попала. Что-то хрустнуло, точно сломанный сучок, он выронил бритву и упал навзничь. Голова стукнулась о каменный пол, он дернулся, рефлекторно пытаясь подняться, и обмяк, точно подстреленный охотником зверь.

Долгую минуту Кати лежала неподвижно. В руке и ноге пульсировала боль. Теплая кровь затекла под спину. Она с такой силой рванулась, высвобождая ногу, что весь верстак перекосило. Кати напрягла мускулы здоровой руки — и винт, удерживавший ремень, зашатался и выпал почти без усилий. Освободив левую руку, она сумела отвязать правую, потом ногу.

Она была голая. Она была ранена. У нее шла кровь, и ей хотелось плакать.

Но она была жива.

И свободна.

В каком-то смысле ей крупно повезло.

19. Ивана

Патриса пришлось уламывать бесконечно долго. Доводы Иваны были просты: до дома на том берегу ближе, и дорога идет под уклон. До магазина придется идти вверх и дальше. Но Патрис уперся. Он считал, что если в доме кто-то и есть, то это бродяги, или туристы, или мало ли кто еще мог туда забраться, но дом этот брошенный и совершенно нежилой, это ему говорила тетя, он уже много лет пустует, и очень сомнительно, чтобы у бродяг, туристов или мало ли кого еще в этом доме нашелся стационарный телефон. Наконец Ивана спросила:

— Это твоя тетя, которая в психушке, тебе сказала?

— Она не всегда была такой.

Ивана заговорила непринужденным тоном, который вырабатывала для своих будущих речей, хотя ночная тьма, сырость и холод не имели ничего общего с обстановкой зала суда.

— Нет, конечно. Но ты же сам говорил, что это у нее началось еще в детстве, а потом усугубилось. За все эти годы, когда она жила здесь совсем одна, мало ли что могло прийти ей в голову… Например, про этот дом, который на самом деле вовсе не пустовал…

— Этот дом пустует… Я…

— Ты там был? Ты хоть подходил к нему? — перебила его Ивана.

— Нет… — признал он.

— Ну и не тяни резину. У нас экстренная ситуация… Если там и правда пусто, тогда бегом в магазин…

— Если там пусто, мы потеряем время.

— А если там есть люди — выиграем.

В конце концов Патрис сдался. Стараясь не поскользнуться на камешках, противно скрипевших под подошвами кроссовок, Ивана размышляла о том, что произошло: в первый раз она взяла на себя принятие решения. Впервые преодолела дурацкую робость, из-за которой столько времени безвылазно сидела в библиотеках. Несмотря на весь драматизм ситуации, ей было почти радостно. Может быть, она и создана для этого — для критических ситуаций? Как знать, из нее мог бы получиться хороший стратег в военное время. Однако она понимала, что теперь вся ответственность за «операцию» ложится на ее плечи.

Понимала она и то, что если «операция» потерпит фиаско, ей придется признать свою ошибку и самой искать выход из положения.