101 Рейкьявик

— Ну-ну… Так тебе нужны эти трусы? Надеюсь, они как раз. Там был только большой размер. Тебе принести кока-колы?

— Ну мама!

Она подходит и кладет руку мне на плечо. Я чувствую, как ее груди касаются моего затылка.

— Ну, ладно, сынок, не буду тебе мешать… Ты что, по-английски пишешь?

— Мама!

— Ой, извини. Не буду лезть не в свое дело.

Она целует меня в темя и уходит.

— Я купила говяжье филе. А Лолла обещала принести красного вина. Устроим сегодня небольшой банкет.

Говяжье филе — это моя любимая еда. Она что, пытается подлизаться? Это, наверно, неспроста…

Когда меня позвали, я сидел со своей дистанционкой. По кабельному викторина: «What’s on Television?».[8] Вопрос: «Что идет по каналу „Евроспорт“ между десятью и одиннадцатью утра?» Надо будет проснуться пораньше.

Когда я вошел, они говорили о Хейдаре. Лолле он по кайфу. А мне по кайфу Лолла. У нее внушительная грудь, а сама она юморная. Прикольная. Лолла все время пытается меня подковырнуть, зато она часто приносит траву и наполняет наш дом весельем. С ней и мама становится веселее. Особенно когда покурит с нами. От этого она перестает вести себя как типичная мамаша. Им хорошо вместе, а ведь они такие разные. Маме пятьдесят шесть лет. Лолле — тридцать семь. А познакомились они на Фарерских островах. То есть мама туда ездила на какую-то крутую конференцию. Мама — эдакое Гостелерадио. А Лолла скорее как Вторая программа:[9] я ее толком не знаю, смотрел мало, но там больше удобоваримых передач. Лолла — специалист-нарколог. Нар-ко-лог. Так и сыплет байками про алкашей, особенно когда сама нальется. В трезвом виде про пьянки слушать не так прикольно. А живем мы на улице Бергторугата, а обедаем на кухне.

М.: Ну как трусы? В самый раз? Я ему сегодня трусы купила, в «Бонусе».

Л.: В «Бонусе»? В бонусе окажется та, которая будет их снимать! А такой розовый поросенок на них случайно не нарисован? У них же эмблема — свинья.

Я: Не знаю…

М.: Ты их не мерил?

Я: Мамча!.. У нас красная капуста еще осталась?

Л.: По-моему, хуй очень похож на розового поросенка.

Я: Да ну?

Л.: Такой же сладенький и вкусненький.

Она смеется. Мама осклабилась. Я улыбаюсь эдакой улыбочкой как у JR.

Я: А я думал, ты поросятинку не любишь. Ты же у нас лесбиянка…

М.: Кто хочет мороженого?

Л.: Лес Би… Нет, Хлин, я больше о тебе беспокоюсь. Ты — как свинья-копилка.

Я: Это в каком смысле?

Л.: Да ни в каком. Просто ты все что-то копишь, не размениваешься по пустякам. Все бережешь себя для одной-единственной?

Я: Эт-то еще что?

Лолла, осклабившись, смотрит на маму, которая уже встала.

М.: Давайте съедим по мороженому и сменим тему!

Я: Эй, мамча, ну ты-то зачем вмешиваешься? Или у меня уже совсем никакой личной жизни?

М.: Сынок, она тебя просто дразнит. Лоллочка, ты больше ничего не хочешь?

Л.: Нет, спасибо, я сыта…

Я: Сыта болтовней по горло. Где моя газета? «DV»[10] где? Надо посмотреть объявления насчет квартир.

Л.: Ты хочешь переехать из дому?

Я: Ты что, не купила мне «DV», мама?

М.: Я думала, ты из нее уже вырос. Тридцать три года парню…

Я представляю себе солидную, комфортабельную комнату, где никто не стучится в дверь, потому что на это есть звонок. И я там только с одним человеком — с самим собой; компьютер и телевизор, штук шестнадцать кассет как шестнадцать мгновений весны, полный Вуди Аллен — и никаких лесбиянок. Что-то в них есть, в этих бойких болтливых бабенциях, по-мужски остроумных, таких сучках, у которых язык хорошо подвешен. Мне они совершенно не катят. Прямо не знаешь, как им ответить, хоть стой, хоть падай. Всегда обламываешься. Особенно если у них вдобавок такая грудь. Прямо надувательство какое-то. То есть я вот к чему клоню: по части форм женщины давно обскакали нашего брата, это их область. А нам зато мозг. Но они и его умудрились прихватизировать. А что же тогда нам? Бабы забрали все: и внешность, и ум. А нам осталось молча лежать с этим безмозглым в руке, пытаясь выжать из него последние капли серого вещества…

А мама из другого поколения. Тогда операции на головном мозге еще не были таким обычным явлением. И мама всегда рядом. Мама всегда держит мою сторону.

— Что ты, Лоллочка! Хлинчик никуда не уедет, будет жить здесь сколько душе угодно.

После мороженого — косячок. Лолла скручивает две козьих ножки, одна перепадает мне. (Все-таки полезно иногда на нее обидеться.) Мы перебираемся в гостиную. Под курево «новости» идут лучше. А так вообще исландский телевизор — один сплошной отстой. Рыба да море, море да рыба… И какому теленку взбрело на ум, что это круто: все время жрать какую-то холодную фигню, да еще со дна морского? Сугробы под траву — кайф, прямо как мороженое. Эскимо над северным побережьем. Ванильное на Западных фьордах. Нуга над Северным фьордом. Они обе подобрели и опять заговорили про трусы. Ну уж нет…

Мамча: Но ведь ты говорил, что тебе нужны трусы? У него вечно нет трусов, прямо не знаю, куда он их девает, кажется, я только и делаю, что покупаю ему трусы. Хи-хи.