101 Рейкьявик

В машине становится холоднее. Вот так лучше. Хочется закурить. Эльса в шоке. Медсестра. Уж лучше бы я сказал, что у мамы рак. Наверно, это потому что Граварвог. На окраинах люди дальше от правды. Ей пришлось ехать за ней до центра города. Я смотрю на красные штаны. Потом говорю: «Ну что? Пошли в дом. А то здесь холодно». — «Да, верно. Нет. Я думаю, я лучше домой поеду». — «Ты же хотела заглянуть? Посмотреть на любящих супругов. Поздороваться с новым отжимом… то есть нет… отчимом?» — «Нет, наверно, нет. Передавай им привет…» — «Для тебя это тяжело?» — «Что?» — «Что наша мама стала лесбиянкой?» — «Ну… да… просто… мне надо это переварить, так что лучше я…» — «Поедешь домой?» — «Да, лучше мне сейчас поехать домой. Магги тоже что-то как-то…» — «Да, езжай лучше домой, пока и он не стал гомиком». Она смотрит на меня. «Шутка», — говорю я, но она не улыбается. «Эльса, ну что ты! Это пройдет. Ты же знаешь. К следующему Рождеству она выровняется, ведь против этого что-то наверняка есть, правда? Пару укольчиков — и через несколько недель она снова будет нормальная, гетеро, ты же медсестра, ты же все это знаешь». — «Тебе все бы шутки шутить». — «Ага». — «Ты ничего не воспринимаешь всерьез?» — «Не знаю. Наверно, женщин за 50 000 и выше». — «То есть у которых Ай-Кью выше 50 000?» — «Да. Ай-Кью… Ай-Си-Кью… Экс-Секс-Эл… А еще беременных». — «Я беременна». — «Да». — «Что?» — «Да. Извини. Просто я…» — «Да ничего». — «О’кей. Подумай над этим». — «Да». — «О’кей?» — «Да». — «Хорошо. Увидимся». — «Ладно. Я позвоню». — «О’кей, и спасибо, что подвезла меня». — «Да не стоит. Поздравляю еще раз». — «Да». — «Пока». — «Пока. Магги привет». — «Хорошо. А ты передавай привет маме и всем остальным». — «Ага». — «Ладно». — «Пока!» — «Пока!»

Хлопок дверью, разработанный в Японии, затихает на исландском морозе.

Я пулей лечу через улицу и на крыльцо. Дистанционка. Бон Джови выступает в Бомбее. Эльса! Такой стрейтер. У них в Центральной больнице такого случая никогда не бывало. Для нее это полезно. Мама. Смелый поступок. Я ей горжусь. Лолла. Хофи. Йоун Пауль. Мои штаны. Ботинки. Вака. Энгей. Оли. Презерватив. Презервативы. Дистанционка. Магги. Ульварсфетль. Эльса Ребенок. Конфетка Таблетка Кайф. Конфета. Самуэль Эрн. Посмотрим на это еще раз, в замедленной съемке. Дистанционка. Удачно. Да. По нему было заметно. Наконец-то психолог психанул. В хорошем, конечно, смысле. И помог ему в этом я. Совсем другое дело. Чуть-чуть психанутый психолог. После этого у него дело пойдет лучше. Ему это полезно. Все будет хорошо. Ты простишь меня, Магги, но… Life is like a box of chocolates…[197] Значит, он будет Хлинссон. Йоун Пауль Хлинссон. Или Бьёрнссон. Вопрос. Скоро стемнеет. Дистанционка. Зонтик. «Скоро стемнеет». В том, как она это сказала, было что-то такое… Все будет хорошо. Лолла. Вот бы переспать с ней еще раз. Но не выйдет.

Я поворачиваю ключ, и мне кажется, что он неподвижен, что замок, дверь, дом вертятся, а ключ — нет. Что все — весь мир — вертится передо мной.

Я закрываю за собой дверь — забиваю дверной косяк — и чувствую, что мне приятно оказаться дома.

Красные штаны. Красные штаны — когда я вхожу. Мама с Лоллой собираются в театр. И вернуться домой так приятно, а Эльса — такой жуткий стрейтер, а они такие веселые и такие приподнятые и так забавно дразнят меня за эти дурацкие штаны, что я думаю, как идиот: Я люблю вас. Лесбияночки мои родные! В театр собрались. Наряжаются, прихорашиваются. Они всегда прихорашиваются. Женщины прихорашиваются, а мужчины и так уже «хороши». Впрочем, у мамы, по-моему, вид не слишком лесбийский, туфли на высоких каблуках, костюм — коричневый, блузка — белая, в дамском платке, лиловом, Лолловом. Но прическа выдает перемену пола. Не такая прилизанная, как раньше. Лолла в своем выборе одежды мастерски маневрирует между бородкой и аурой. Она мила, как К. Д. Ланг[198] (ц. 27 000). Черный плюшевый пиджак и темно-зеленые маскировочные штаны цвета хаки, или что бы то ни было, и шелковая рубашка. На одной груди красный вич-бант. У нее СПИД? А у меня — СПИД? Хочется сожрать ее ухо. Решаю, что хватит взгляда, слов. Они говорят: пока, родной, не скучай, у нас пицца осталась, — и вот родная мать шпилькает на своих каблуках на мороз-купорос, Лолла мягко плоскостопит за ней, а я смотрю на ее зад и: «Может, на ней мои трусы?» И мама вдруг становится забавной: смотрите, как она тюпает, пятидесятилетняя товароведша, только что сменившая ориентацию, в старом костюме и на высоких гетеросексуальных каблуках, ведет свою возлюбленную в театр, чтоб весь город смотрел и перешептывался, чтобы все соусники в зале забожемойкали и зашушукали: «Смотрите, вот она, и она тоже, они вместе, ну, Сигурлёйг говорила, ну, знаете, Сигурлёйг, Паллина жена, Палли Нильсова», — а где-то в городе папа сарится надо всем этим, и мне не помешало бы позвонить ему, или Эльсе, а на Ульварсфетль над городом лунявится толстая богатая психологическая задница Магги. Эй, психолог, смотри не пердни, а то Психея вылетит!