11 сентября

Она вытащила выданный ей в университете экзаменационный листок, подержала его над паром, отклеила свою фотографию, достала фотокарточку сестры трехлетней давности, прокатила яйцом по одной карточке, затем по другой, и на нежном комсомольском личике Варвары засветилась фингалами фиолетовая, чуть размытая печать.

— Философский факультет Московского государственного университета имени мэ вэ Ломоносова. А?

— Философский? — пробормотала Варя. — Почему философский?

— Ты же сама год назад ныла, что собираешься на филфак.

— О Господи, Маша. Филфак — это… — она не договорила и махнула рукой.

— Не понимаю, какая разница, — пожала плечами рижанка. — Там фил и тут фил. Ладно, на философском мужчинки должны быть умнее. Я, Варька, умных люблю.

Варя-Маша была уверена, что ее зарежут на первом же устном экзамене, и чувствовала в душе такое спокойствие, так уверенно и играючи отвечала на все вопросы, словно вся ее интеллектуальная сила собралась в пучок, и срезать девушку было невозможно. Все дополнительные вопросы она сначала выслушивала и записывала на проштампованный листок, потом методично отвечала, не позволяя себя перебивать, и даже четверку по истории ей поставили несправедливо, придрались к ерунде, а верней всего, просто не могли понять, как девочка с троечным аттестатом захудалой рижской школы так лихо все рассекает.

Мария, которая во время каждого экзамена с виноватым видом поджидала сестру у стеклянного здания и знакомилась всякий раз с новым мальчиком, на радостях купила торт и бутылку наливки, но Варя была убита. Такой подлости от судьбы она не ожидала. Она могла бы учиться в университете! Могла бы! Если бы относилась к себе как к другому человеку. И теперь уже ее жгла ревность к сестре. Несчастная красавица тайно ожидала, что в первую же сессию обманщицу и дурнушку, укравшую ее счастье, вышибут вон, однако так же ловко, как удавалось Марии воровать на рынке, сестра перебивалась в университете, заседала в студсовете, рассуждала об античной философии, предпочитая Аристотелю Платона, и свысока смотрела на темную филологиню, знавшую эти имена понаслышке. С удовольствием, досадным Варе, она рассказывала про диспуты и афинские ночи, которые устраивали в общежитии умные мужчины и раскованные женщины, и Варя просто вынуждена была защищаться рассуждениями о морали и девичьей чести и смешить Марию.

Но самой Варе было не смешно. Единственное лицо мужского пола, с которым печальная девушка общалась, и то эпистолярно, был сержант советской армии Петр Арсеньев. Петруша писал ей часто, называя в письмах невестой, и говорил о свадьбе как о деле само собой разумеющемся. Его корреспондентку это злило, особенно после того, как ей пришлось выдержать, не поднимая головы, тягостный разговор с надменным учителем испанского языка о поэтике рассказов Ивана Бунина.

— Ненавижу его, — вырвалось у нее в горькую минуту в разговоре с сестрой.

— Если ты не будешь ему писать, я с тобой вообще знаться перестану. Гуляй с кем хочешь, но пока мальчик в армии, писать ему ты обязана через день.

— Ты мне еще указывать будешь, как жить! — взвилась Варя, но все равно писала на полевую почту, сдержанно-ласково, ничего не обещала, но и ничего не отрицала, откладывая объяснение до тех пор, когда он вернется. Однако объясняться с Петюней наяву ей не пришлось.

В середине зимы сержант замолчал, а весной его привезли в цинковом гробу. Где и с кем он воевал, кто его убил, за что и при каких обстоятельствах — ничего этого петиным родственникам не сообщили.

Впервые в жизни оказавшаяся на похоронах в подмосковном Калининграде среди пятиэтажных хрущоб, в грязном после того, как сошел апрельский снег, дворе, Варя тупо смотрела на гроб, который привезли к подъезду, на убивавшуюся пожилую дородную женщину с редкими волосами, которая по Петиному замыслу должна была стать ее свекровью; она боялась поднять глаза на увеличенную фотографию Пети, с которой на нее с укором смотрели мальчишеские глаза. Роль невесты, потерявшей жениха, была ей тягостна, но чтобы хоть как-то смягчить горе незнакомой женщины, она поехала в церковь и на кладбище, потом вернулась в малогабаритную квартиру, ела холодец и пила водку, такую же безвкусную и теплую, как на бульваре. Хозяйка оставляла ее до ночи, они вместе мыли посуду, и женщина в десятый, двадцатый раз показывала детские фотографии и говорила, что Петечка ей все рассказал и она мечтала о такой именно невестке и жалеет лишь, что та не забеременела.

Ужас объял Варину душу: не девушка и не женщина, не испытавшее радости, не знавшее ласки и любви, голодное существо. Случайно лишивший ее невинности нелепый Петруша, поплатившийся за это преступление жизнью, был самым сильным переживанием и единственным серьезным эпизодом в ее женской жизни, которую кто-то заморозил, взял в кольцо, и вырваться за ограду странного молодого полувдовства не удавалось.