114 баллов

— Ничего не захочу! — зло ответил я. — Я вообще ничего не хочу никому говорить! Не желаю я играть в ваши игры! И это, как ты сам сказал, не мой склад, а твой!

— Если постараешься, будет твоим, — спокойно ответил Константин, никак не отреагировав на мою явную грубость.

— Ты о чем? — не понял я.

Константин поморщился, похоже, раздумывая, стоит ли отвечать мне, но все же заговорил.

— В подробности я сейчас вдаваться не буду, Май лучше подберет слова, скажу только, что в свете последних событий перед тобой открываются потрясающие для гражданина сектора А перспективы.

— Чего?

Гримаса на лице Константина стала еще отчетливее.

— У нас намечается политический кризис. Пока это закрытая информация.

— Из-за акта устрашения? — спросил я, хотя из-за чего же еще.

Но я ошибся в своих предположениях.

— Не только. Сенат сейчас на закрытом заседании, которое, вероятно, закончится вотумом недоверия Триумвирату. После Сенат обсудит, стоит ли обнародовать причину отставки действующего Триумвирата. И, — тут обычно непроницаемое лицо шефа буквально перекосило, — если Сенат придет к выводу, что принцип гласности важнее национальной безопасности, ошибка Триумвирата будет предана огласке.

— Я, наверное, слишком тупой, чтобы понять, о чем ты вообще говоришь и как это связано со мной и моим выступлением перед рабочими, — честно признался я.

Константин молчал с полминуты.

— Давай так. Ты действительно сожалеешь, что не остановил тогда Чейна? — спросил он.

— Конечно, — ответил я, размышляя, в чем тут может быть подвох.

— Хорошо. Вот теперь у тебя есть возможность исправить эту ошибку. Расскажи остальным о том, что произошло, и о том, что ты думаешь по этому поводу. Просто для того, чтобы другие не повторяли твоих ошибок.

Ну вот и ловушка. Вроде как и все правильно, но и явно неспроста.

— А зачем это Безопасности? — я решил, что лучше спросить прямо, чем еще час блуждать вокруг да около.

— Затем, что около пятнадцати процентов сектора А положительно оценивают действия Чейна. Еще тридцать процентов пока не определились со своей позицией. В основном это те, у кого нет родственников в других секторах. И вот им ты поможешь с этой самой позицией определиться.

Я не поверил своим ушам. Они что, все с ума посходили? Или Константин мне зачем-то врет? Хотя, если подумать, я и сам много чего слышал в метро и на улицах.

— А если Сенат из чувства справедливости все-таки решит нас всех подставить, колеблющихся станет еще больше, — мрачно добавил Константин, — так что окажи Городу услугу, и Город тебя не забудет.

Чего же такого натворил Триумвират?

— Состав нынешнего Триумвирата всегда казался мне слишком рисковым, — выдал я за свои соображения мысли Тео.

Константин уставился на меня, как на седьмое чудо света.

— Даже в секторе А это понимают, — вздохнул он, — но теперь уж что говорить. Так ты выступишь сегодня? Смена специально для этого будет сокращена на час.

— Я не знаю, что сказать, — пробубнил я.

— Просто расскажи об этой Татьяне, — посоветовал Константин, — и о том, как нашел те ящики.

Мои щеки вспыхнули.

— Я не смогу всем об этом рассказать. О том, что Татьяна погибла из-за меня.

К счастью, шеф не стал наставать.

— Ну, не сможешь так и не надо. Скажешь, что скажешь. Май хочет лично пообщаться с тобой. Думаю, она на тебя выйдет, когда закончится это безумие с импичментом. Она сейчас в Сенате.

Думать еще и о Май не получалось. Я до конца смены спрятался в одном из ангаров, сидел там и все думал, что я скажу. Что я вообще понимаю в происходящем, чтобы еще и говорить об этом другим людям?

Звонок, возвещающий о конце смены, действительно прозвенел на час раньше. Учитывая, что мы сегодня и начали-то с обеда, проработали, считай, всего ничего. Ни к селу ни к городу появилась мысль о том, что завтра заколеблемся разгребать караван из прибывших грузов, который уже наверняка заблокировал все терминалы.

Все собрались в нашем огромном актовом зале с громадными экранами. Здесь мы совсем недавно праздновали наши успехи в работе.

Меня сразу проводили в первый ряд, откуда я слушал Константина, дожидаясь своей очереди. Мне было так сложно сконцентрироваться, что я вычленял только отдельные фразы из его речи. О страшном преступлении, унесшем жизни наших сограждан, о нашей скорби и соболезновании семьям погибших. Он был краток и позвал меня на сцену уже минут через десять.

Мне не хотелось идти, не хотелось ничего говорить, не хотелось смотреть в зал. Лица были разными. Неужели это правда? Пятнадцать процентов этих людей поддерживают Пика? Я попытался мысленно отделить от зала эту часть. Получалась внушительная толпа народу. А ведь это только склад, да и то только основная смена, без учета тех, кто придет в ночь.

Я так и не придумал, что сказать. Фразы получались корявыми и рваными.

— Вчера в галерее погибла моя одноклассница Татьяна. Она жила на Парковой улице и любила рисовать. Это ее картина висит теперь у нас на проходной.